Конец конца Земли - Джонатан Франзен

Именно мама открыла мне глаза на то, какой чудесный человек Уолт, и ее внезапная смерть, повергшая Уолта, который так и не смог увидеться с ней опять, в смятение и печаль, дала толчок к нашей с ним дружбе. Ему нужно было дать кому-то знать, что он начал в нее влюбляться, нужен был слушатель, способный оценить его радостное удивление и его острое чувство утраты. Поскольку я тоже в последние годы маминой жизни испытал неожиданный прилив восхищения и любви к ней и поскольку свободного времени у меня хватало – я был бездетен, разведен, не так уж сильно загружен работой, а теперь и остался без родителей, – я оказался человеком, с которым Уолт мог поговорить.

В мой первый приезд к нему – через несколько месяцев после маминой смерти – наши занятия были типичными для Южной Флориды: девять лунок гольфа на поле при его жилом комплексе, два роббера бриджа с двумя друзьями в возрасте за девяносто в Делрей-Биче и посещение интерната, где обитала моя тетя. Мы увидели ее лежащей на кровати в напряженной эмбриональной позе. Уолт нежно, заботливо покормил ее мороженым и пудингом. Когда пришла медсестра поменять пластырь на ее бедре, Фран расплакалась, ее лицо искривилось, как у ребенка, она ныла, что больно, больно, ужас как больно, так нельзя, нечестно.

Мы оставили ее с медсестрой и вернулись к нему в квартиру. Туда переехало многое из того, чем Фран на строгий, официальный лад обставила и убрала их дом в Довере, но теперь эту кладбищенскую хватку ослаблял холостяцкий беспорядок – разбросанные журналы, невыброшенные коробки из-под хлопьев. Уолт с неприкрытым чувством говорил со мной о смерти Гейл, о том, как быть с ее вещами. Не возьму ли я что-нибудь из ее рисунков? Не пригодится ли мне однообъективный зеркальный «пентакс», который он ей подарил? Рисунки выглядели как-то по-школьному, и мне не нужен был фотоаппарат, но я почувствовал, что Уолт ищет способ освободиться от вещей, которые у него не поднимается рука просто отдать благотворительной организации. Я сказал, что буду очень рад это взять.

В Сантьяго вечером перед чартерным рейсом на южную оконечность Аргентины мы с Томом побывали на торжественной встрече, которую компания «Линдблад» устроила в честь начала экспедиции в банкетном зале отеля «Ритц-Карлтон». Поскольку стоимость койки на нашем судне – «Нэшнл джиогрэфик Орион» – начиналась с 22 тысяч долларов и доходила до почти вдвое большей суммы, я заранее определил своих товарищей по плаванию как плутократов-природолюбцев – как пенсионеров почтенного возраста с морщинистыми лицами, молодыми красивыми женами и домашними адресами в налоговых оазисах – и не исключал, что одно-два лица будут из тех, что я видел по телевизору. Но я просчитался. Для такой клиентуры – особые яхты. Публика, собравшаяся в банкетном зале, была менее гламурная, чем я ожидал, и не такая престарелая. Значительную часть нашей сотни составляли врачи и юристы, не более того, и я увидел только одного мужчину в высоко подтянутых брюках.

Мой третий по значимости страх по поводу этой экспедиции, после морской болезни и ночного покоя Тома (я храплю), заключался в том, что поиски уникальных антарктических видов птиц могли вестись не так ревностно, как хотелось бы. После того как сотрудник компании, австралиец, чей багаж потерялся при перелете, выступил с приветствием и ответил на кое-какие вопросы, я поднял руку и, сказав, что я орнитолог-любитель, спросил, есть ли такие еще. Я надеялся на мощное лобби – но увидел только две руки. Австралиец, каждый из предыдущих вопросов назвавший великолепным, моему вопросу такого комплимента не сделал. Он довольно неопределенно ответил, что на борту будут сотрудники, разбирающиеся в птицах.

Вскоре я выяснил, что две другие поднявшиеся руки принадлежат пассажирам, которые одни из всех не заплатили полную стоимость. Это была супружеская пара – природоохранители из Маунт-Шасты, Калифорния, в возрасте за пятьдесят, их звали Крис и Ада. Сестра Ады работала в компании «Линдблад», и им предложили каюту по сниженной цене за десять дней до отплытия из-за того, что кто-то отказался от поездки. Это усилило мое ощущение родства с ними. Хотя я мог заплатить и заплатил полную стоимость, ради себя я не выбрал бы такой дорогой круиз, как «Линдблад»; я сделал это для калифорнийки, чтобы ей легче было перенести Антарктику, и сам теперь чувствовал себя чужеродным элементом в туристическом путешествии такого класса.

На следующий день в аэропорту аргентинского города Ушуая мы с Томом оказались одними из последних в медленной очереди на паспортный контроль. По настоятельному указанию компании «Линдблад» я перед отъездом уплатил специальный сбор, обязательный для американцев, посещающих Аргентину, но Том побывал в Аргентине тремя годами раньше, и теперь государственный сайт не позволил ему уплатить сбор еще раз. Поэтому он распечатал отказ и взял с собой, рассчитывая, что распечатка и аргентинские штампы в паспорте позволят ему пересечь границу. Но не тут-то было. Пока другие участники экспедиции рассаживались по автобусам, чтобы ехать к пристани, откуда должна была начаться прогулка на катамаране, мы стояли и препирались с пограничником. Прошло полчаса. Прошло еще двадцать минут. Сотрудники «Линдблад» рвали на себе волосы. Наконец, когда дело пошло к тому, что Тому позволят уплатить сбор еще раз, я выбежал наружу и сел в автобус, где меня ждало море недоброжелательных взглядов. Плавание еще не началось, а мы с Томом уже стали создавать трудности.

На борту «Ориона» Даг, руководитель нашей экспедиции, собрал всех в кают-компании и выступил с энергичным приветствием. Крепкий, седобородый, Даг в прошлом был театральным художником. «Эта поездка – чудо! – заявил он в микрофон. – Это лучшая поездка, организованная лучшей компанией, в лучшие места на свете. Я как минимум так же взволнован, как любой из вас». Эта поездка, поспешил он добавить, – не круиз. Это экспедиция, и мы должны понимать: он такой руководитель экспедиции, что, если они с капитаном усмотрят хорошую возможность, то он возьмет план, порвет его, выкинет за борт и отправится туда, где ждет великое приключение.

На протяжении поездки, продолжил Даг, двое сотрудников будут давать уроки фотографии и индивидуально работать с пассажирами, которые хотят улучшить свои снимки с помощью фотошопа. Другие двое будут нырять, где возможно, чтобы пополнять наши коллекции изображений. Австралиец, оставшийся без багажа, не остался без своего дрона новейшей модели с видеокамерой высокого разрешения; он девять месяцев добивался, чтобы ему официально позволили использовать его в нашем плавании. Дрон тоже станет поставщиком образов. И на борту будет с полной загрузкой работать видеооператор; в конце поездки каждый сможет купить DVD-диск, который он создаст. У меня возникло впечатление, что другие люди в кают-компании лучше меня понимают смысл посещения Антарктики. Этот смысл, судя по всему, был в том, чтобы привезти домой изображения. Бренд «Нэшнл джиогрэфик» породил во мне ожидание науки, тогда как надо было думать о картинках. Мое ощущение себя как трудного пассажира, как чужеродного элемента усилилось.

В последующие дни я понял, что́ положено спрашивать, когда знакомишься с человеком на линдбладовском судне: «Это ваш первый „Линдблад“?» Или: «Вы уже путешествовали с „Линдблад“?» Эти речения слегка коробили меня: «Линдблад», казалось, воспринимается как источник некой неясной, но дорогостоящей духовности. Даг, подытоживая день в кают-компании, характерным образом начинал с вопроса: «День был хоть куда или день был сказка?» – и умолкал, ожидая ликующих возгласов. Он хотел, чтобы мы знали: мы гладко прошли пролив Дрейка, и это особое счастье, потому что дает нам время отправиться в наших шлюпках «Зодиак» на остров Баррьентос близ Антарктического полуострова. Это отнюдь не заурядная высадка, не в каждой линдбладовской экспедиции она бывает.