Алый ангел - Элизабет Торнтон

Камеристка подошла к Габи и с видом, не допускающим возражений, освободила ее от одежды. Бетси внимательно осмотрела обнаженную кожу девушки, словно, подумалось Габриель, выбирала гуся пожирнее для рождественского ужина.

– Твои раны хорошо заживают, – заметила камеристка и усадила девушку в ванну. – Мазь отложим до вечера. Но помни: утром, когда будешь умываться, смой все.

– Можно мне хотя бы натереть ею руки? – спросила Габриель, разглядывая как раз эту часть своего тела. – Смотри, Бетси, – сказала девушка, протягивая руки, чтобы камеристка могла их рассмотреть, – Они становятся гладкими и мягкими, словно палтус.

– Ага, и воняют точно так же! Послушайся меня, оставь мазь до вечера.

Следующие несколько минут Габриель отдавалась чувственным наслаждениям, купаясь в благоухающей ванне.

– Знаешь, он в ужасном настроении, – промолвила наконец девушка.

– Кто?

– Англичанин.

Бетси нахмурилась.

– Герцог, – быстро поправилась Габриель.

– Господин никогда не бывает в дурном настроении, – промолвила Бетси тоном человека, сведущего в этих делах.

Габриель погрузилась в задумчивое молчание, вспоминая случаи, когда англичанин проявлял такую дикость, которой постыдился бы и медведь с больным зубом.

Завершив омовение, Габриель послушно позволила вывести себя из ванны. Бетси завернула девушку в широкое полотенце и отвела к кровати, где в очередной раз осмотрела многочисленные порезы и ссадины, которые Габриель получила, падая с утеса. Терпеливо ожидая, пока камеристка закончит осмотр, Габриель решила сама оглядеть служанку.

Насколько могла определить Габриель, Бетси было больше сорока, но она была младше Маскарона – впрочем, Габриель никогда не умела определять возраст. Кожа у камеристки была желтоватой, но не такой смуглой, как у англичанина, а темные волосы, покрытые домашним чепцом, щедро посеребрила седина. Слуги менялись, а Бетси была сама по себе. Существовал только один человек, чье слово имело для нее какой-то вес, и это был ее господин. Остальные слуги испытывали перед Бетси благоговейный страх потому, что эта женщина прослужила в Данрадене дольше всех. Габриель даже слышала, что, будучи еще маленькой девочкой, Бетси помогала англичанину появиться на свет. Служанка любила англичанина и не позволяла никому говорить о нем плохо. А Габриель была далеко не такой глупой, чтобы поссориться с одним из немногих людей в Данрадене, кто дружелюбно к ней относился. Тем не менее, девушке интересна была причина подобной слепой привязанности, и поэтому она была не в силах хранить молчание.

– Почему ты говоришь, что господин никогда не теряет самообладания? – спросила Габриель, изо всех сил стараясь сформулировать вопрос так, чтобы он не вызвал обиды.

Удостоверившись, что с девушкой все в порядке, Бетси шлепнула Габриель по голым ягодицам и велела одеваться. Затем задумчиво посмотрела на Габриель:

– Я бы очень хотела, чтобы он иногда терял самообладание, – сказала служанка. – Он уже много лет не показывает своих настоящих чувств.

Габриель повернулась спиной, чтобы Бетси могла застегнуть длинный ряд пуговиц на ее платье.

– По-моему, я тебя не понимаю, – сказала девушка через плечо.

Бетси вздохнула.

– Было время, когда он больше был похож на всех нас. Но он закрылся в себе, когда потерял мать и сестру.

Кэм почти ничего не рассказывал Габриель о своей мачехе-француженке и о сестре по отцу. Девушка знала только, что именно этими родственными связями официально объяснялось ее присутствие в Данрадене. Англичанин стал ее опекуном – такую историю он придумал, – потому что она была последней, кто выжил из рода Валькур. Все остальные члены семьи погибли во время революции. Слова Бетси разожгли любопытство Габи. Ей захотелось больше узнать о семье англичанина.

– Что произошло с его мачехой и сестрой? – спросили она.

– Этого никто не знает.

Бетси передвигалась по комнате, складывая влажные полотенца и вещи Габриель.

– Герцог отправился во Францию в девяносто втором году, чтобы привезти мачеху и сестру домой, но их убили в тюрьме. Он выжил. Когда он вернулся в Данраден, я одна узнала его. Господин не улыбался, не смеялся, никогда не терял хладнокровия. Он снова стал таким, каким был в детстве.

Габриель задумчиво впитывала каждое слово Бетси.

– А каким он был в детстве? – спросила девушка.

– Одиноким.

И медленно, сбивчиво Бетси стала рассказывать о детстве Кэма.

Картина, которую нарисовала служанка, тронула сердце Габриель. Девушка думала не об англичанине. Она думала о маленьком мальчике, который остался без матери и, пытаясь смириться с частыми отъездами отца и длинной чередой сменявших друг друга гувернанток, ушел в себя. По сравнению с детством Кэма ее первые годы жизни с любящими родителями показались Габриель раем.

– Каким жестоким, бесчувственным человеком, должно быть, был его отец! – в какой-то момент, не удержавшись, воскликнула Габриель.

– Он не был жестоким, – возразила Бетси, – по крайней мере, сознательно. И когда он женился во второй раз, все изменилось.

Минуту спустя Габриель уже смеялась, когда Бетси рассказывала о подарке, с помощью которого мачеха растопила лед в сердце мальчика.

– Обезьянка! – воскликнула девушка.

– Ага, – ответила Бетси, – обезьянка, ни больше, ни меньше. И, скажу тебе, эта зверюшка была чертовски похожа на человека. И такая же испорченная. – Глаза Бетси загорелись при воспоминании о ней. – Обезьянку звали Люцифер, и это имя вполне соответствовало повадкам животного. Люцифер водил Кэма за нос. Мальчик попадал с этой дьявольской обезьянкой из одной переделки в другую.

– Разве это хорошо? – улыбаясь, спросила Габриель.

– О да, – ответила Бетси. – Мальчишки должны быть мальчишками, а не образцами добродетели.

– Почему-то я могу представить себе герцога только очень правильным, даже в детстве. – Габриель подумала о том, как легко было спровоцировать Кэма бранными словами и несоблюдением приличий.

Бетси вздохнула.

– Да, – с грустью согласилась женщина. – Когда он потерял во Франции мачеху и сестру, стало казаться, что счастливых лет, прожитых с ними, и вовсе не было.

– Конечно, – сказала Габриель, озаренная догадкой. – А как могло быть иначе? Он снова потерял людей, которые что-то для него значили.

Девушка могла только догадываться, через что пришлось пройти англичанину. Ведь, хотя Габриель прекрасно помнила смерть своих родителей, пустоту в ее сердце заполнили Маскарон и Голиаф.

– Ты очень любишь его, не так ли? – рассеянно спросила Габриель.

Она гадала, каким мог бы стать англичанин, если бы его жизнь сложилась иначе.