Стигма ворона - Юлия Горина

— А сейчас он где?

— На заработки ушел, да так и не вернулся. Год назад еще. А бабка зиму не пережила — старая уже была, упокой земля ее прах. За два дня в лихорадке сгорела, — рассказывала Верра ровным, монотонным голосом, будто что-то обыденное. — Так и осталась одна. И ладно бы, если б один ребенок — а то ведь трое! Как прокормлю, на ноги подниму — сама пока не знаю. Боюсь, не сберегу я их, как холода начнутся…

И тут снаружи раздался гулкий, протяжный удар колокола.

Ломоть хлеба вывалился у женщины из рук на подол, а с подола — на пол.

Удар колокола повторился, на этот раз громче.

Верра вскочила из-за стола, бросилась к дверям и распахнула их, впуская в дом забившийся в такт тревожный набат.

Набат набирал силу, и, словно подчиняясь чьей-то враждебной воле, в раскрытые двери вместе с сором и песком дыхнул резкий порыв ветра.

В воздухе запахло грозой — во всех смыслах этого слова.

— Пожар, что ли? — встревоженно спросил Дарий, поднимаясь следом за ней.

Эш попытался взглянуть на город с высоты, как это у него получилось на болотах, но в этот раз почему-то линза отказалась повиноваться.

Вот бы понять в конце-то концов, как эта проклятая стигма работает.

— Нет, это обычное, — вздохнула Верра.

И, обернувшись к своим постояльцам, пояснила:

— От границы груз пригнали, вот и созывают всех — заставные ждать не любят. А у вас в городе как-то иначе подать на жизнь собирают?..

Эш выразительно зыркнул исподлобья на Дара, но, к счастью, Верра не ждала никаких объяснений. Она деловито прошла к сараюшке, отперла скрипучую покосившуюся дверь и выкатила оттуда за толстую веревку квадратную тележку на четырех колесах.

— Я на площадь, — сказала она, возвращаясь в дом. — А вы тут оставайтесь, ужинайте да отдыхать ложитесь…

Женщина вынесла из своей комнаты одеяло, бросила его в тележку и следом вытащила детей.

— Малых-то куда тащишь? Одна-то быстрей обернешься, — резонно заметил Дарий.

— Быстрей-то быстрей, да дороже, — отозвалась Верра. — Покажу, что я — одна, и трое ртов на мне. Кто посмеет с меня полную плату требовать?

Усадив детей в тележку, она с усилием потянула за веревку.

— А вы отдыхайте, располагайтесь… Я скоро, — сдавленным от натуги голосом добавила она и потащила свой груз к воротам.

Эш, поднявшись, тоже вышел на крыльцо, дожевывая свой ломоть хлеба.

— Странный налог какой-то, — сказал он, кивая на оживающую улицу.

Люди выходили из домов — кто-то спешно, кто-то — неторопливо и недовольно, ворча себе под нос. То тут, то там замелькали яркие языки факелов.

— Согласен, — кивнул Дарий. — Обычно налог собирают со стражниками, от двора к двору. Где по-тихому все проходит, а где со слезами и проклятиями. А здесь все сами торопятся городской казне свои деньги отдать.

Шеда фыркнула.

— Сразу видно, что вы — чужаки. Это же не простая подать, а налог на жизнь. Кто не заплатит — тех не внесут в список. А кого нет в списке — те до следующего налога сами на правах прикорма живут.

— Какого еще прикорма? — не понял Эш.

— А как, по-твоему, у нас здесь города выживают? — сказала она, многозначительно уставившись на юношу.

— Я не знаю, — спокойно ответил он.

Глаза девушки по-кошачьи сузились.

— Так пойди и посмотри, во что превратится твой сахарный мир, из которого ты вылез, если не родится тринадцатая акада, — с неожиданной грубоватой искренностью выпалила она.

Эш молчал. Он смотрел на Шеду так, будто увидел ее впервые без маски. И она, казалось, поняла, что показала себя больше, чем хотела, и на мгновение даже будто смутилась этого.

— Хозяин не был добрым человеком, Эш, — сказала она. — И я это знаю гораздо лучше тебя… — ее губы скривила неуместная улыбка. — Поэтому я и не вмешивалась в то, что происходило в зиккурате. Мне было… приятно видеть, как он умирает. Но то, чего он хотел — это было правильным. Поэтому я осталась с тобой. И останусь с тобой до тех пор, пока смогу быть полезной.

Эш задумчиво перевел взгляд с Шеды на улицу. На людей, которые спешили отнести свои деньги в городскую казну, лишь бы не попасть в число «прикорма».

Сунув руки в карманы, он спустился с крыльца и направился к калитке, оставшейся открытой после ухода Верры.

— Эй, ты куда? — крикнул ему вдогонку Дарий.

— Пойду посмотрю, — ответил, не оборачиваясь, Эш.

— Погоди, я с тобой.

Шеда молча поднялась из-за стола и с неохотой последовала за всеми.

Звон колокола не собирался униматься. Его тревожное биение неслось над городом, укрытым грозовыми тучами. Слепую ночь озаряли только факелы бредуших против пыльного ветра людей.

В этой процессии было что-то жуткое. Яркая вспышка небесного огня рассекла черноту неба, и следом, заглушая набат, с оглушительным треском ударил гром. Первые тяжелые капли упали на пыльную мостовую, лизнули Эшу лицо.

А через мгновение хлынул дождь.

Эш поежился. Вода хлестала его по щекам, струилась по волосам за шиворот.

Но никто из горожан не бросился прятаться от ливня.

У кого-то огонь погас, но у тех, кто не поскупился на смолу и дорогое масло, он держался.

Наконец, Эш увидел базарную площадь. Она просматривалась издалека: ее центральную часть осветили огромными факелами, какие обычно устанавливают на воротах и городских стенах.

Около дюжины стражников в сопровождении двух латников следили за тем, как рабочие устанавливают навес над двумя крытыми телегами. Промеж повозок расположились трое стигматиков в кожаной одежде. На столе перед ними стоял большой жестяной поднос.

Горожане по одному подходили к воинам, клали на поднос подать и спешили к одной из телег, где писчий, неловко согнувшись в три погибели, что-то выводил в толстой книге. Напротив писчего в телеге сидел еще один стражник и мальчик с масляной лампой в руках. Лампа постоянно гасла, и паренек зажигал ее снова и снова под недовольную ругань господина верхом на белой лошади. Судя по всему, это был какой-то представитель города, чиновник. Бархатный костюм господина выглядел удручающе, глубоко надвинутая шляпа безнадежно обвисла полями, и по дорогому шитью стекала вода.

А за спинами стражников яростно раскачивались висельники. От непогоды их тела наполнились какой-то мрачной, противоестественной жизнью, и теперь они пытались сорваться с веревок на свободу, как одичалые псы.

Эш ладонью убрал вымокшие пряди с лица и остановился неподалеку от переминавшихся с ноги на ногу стражников. Воины поругивались на погоду, втягивая голову в плечи, и торопили рабочих.