Любимец женщин - Себастьян Жапризо

Как актриса я ноль. Но меня это не колышет. Я во всем слушаюсь Джикса. Посылаю всех к черту и чуть что, топчу свои очки.

У меня что-то вроде дальтонизма. Своим знаменитым взглядом, от которого так балдеют зрители, я целиком обязана контактным линзам. Стоит мне их снять в чувствительной сцене, все вокруг ревут белугой. А потом присуждают "Оскара". Даже двух подряд - как Луизе Рейнер. Один за "Шею", другой за "Ноги". Для симметрии отлично, а для славы маловато. Прославилась я на следующий год, когда в Балтиморе вручала приз Хепберн. Взбираясь на сцену, я ухитрилась споткнуться и расквасить себе физиономию. Вот тут-то и пришла слава. Разумеется, мерзавцы фотокоры украсили моей физиономией обложки всех журналов. Одну из них я обнаружила даже в Корее, где гастролировала для "джи-ай", американских солдат, - она украшала дверь сортира. Если после ядерной катастрофы устроят ретроспективу голливудских фильмов, глядишь, какая-нибудь уцелевшая обложка послужит афишей. Но меня это не колышет. Мне все не в кайф. Но я слушаюсь Джикса.

В то время я еще не была кинозвездой. Снялась во Франции в четырех-пяти черно-белых короткометражках. Одну из них я как-то посмотрела: затащили на просмотр. К концу первой части зрители храпели. Киномеханик тоже. И я сама заодно. Поэтому не скажу, что тот снотворный ролик меня духовно обогатил. Остальные я смотреть не захотела.

Видно, режиссер всерьез решил заморочить мне голову. Иначе зачем бы снимать сцены шиворот-навыворот. Положим, в начале фильма я - молоденькая девушка, потом - зрелая баба, а в конце - старуха. Поди тут угадай, с кем целуешься - с женихом или с внуком. Грим тот же, только нахлобучивали парик. Но тут и моя вина. Уже с первых фильмов я не позволяла себя старить. Мне и впрямь начинало казаться, что я вот-вот отдам концы. Только попробуй - метала в гримерное зеркало что под руку попадется.

И все-таки придется вам пересказать туфту, с которой все и началось. Называлась она "Поезд Тулуза - Что-то-там". Места назначения не помню. Если только не перепутали программку с содержанием фильма, которую мне всучили при выходе, я в нем задирала ножки в довоенном парижском кабачке. В партнерах у меня оказался коротышка художник в котелке. Ясное дело, он зазвал меня ему позировать в голом виде. Текст у меня был жуть зеленая, которую я и зачитала своему мазиле по бумажке. Поведала жалостную историю, что, мол, в восемнадцать лет осталась с малюткой на руках. Тут я сняла контактные линзы, чтоб явить лицо крупным планом. После чего мазила сразу сообразил, что просто подлость заставлять меня, бедняжку, дрожать от холода ради какой-то там мазни. Обниматься он, однако ж, не полез - ростом не вышел: зритель мог вообразить, что смотрит комедию. А заодно и не решился сделать предложение. Зато растряс семейную копилку, чтобы я купила свой кабачок. Победный марш. Я - королева Парижа и прочая дребедень. Вот только сам поезд я так и не увидела. Но, может быть, его занесли без меня. Хуже всего, что танцовщица из меня никакая. Партнер, конечно, тоже художник аховый, но я-то выступала без дублерши. Короче говоря, большего дерьма я в жизни не видала.

Но даже в этой чуши я ухитрилась произвести впечатление на Джиксовых холуев, по крайней мере в первой части. Они-то и зазвали меня в Америку. Сам он, разумеется, в съемочный павильон не заглядывал, фильмов со мной не глядел и даже не читал сценариев. Что вы, он же Ясон, Айвенго, Колумб, Келли Сантекелс в одном лице. Он великий продюсер, большой дока, богач, но притом порядочный мерзавец. Нет, в койку он меня не затаскивал, ни малейшего намека. Говорил: ты будешь делать деньги, и все. Но тиранил ужасно, житья не давал. В контракте ровно семьдесят семь страниц занял список, чего я не имею права делать без его разрешения. Все по его выбору - от мужа до зубочистки. Даже если захочется перепихнуться, тоже сперва у него надо спросить. Судите, что за подарок. Я только и делала, что соображала, как мне оторваться от толпы шпиков, которых он ко мне приставил, по всему Лос-Анджелесу следы заметала. Каждый вечер я перескакивала с такси на такси, чтобы хоть на минутку уединиться с мужиком. Где, мне уже было все равно, с каждым разом я делалась все менее брезгливой. Хоть в мужской гримерной, хоть в ржавом автомобиле на свалке, хоть в привокзальном сортире и даже в лифте некоего учреждения, как раз и надзирающего за общественной нравственностью. Где только не пряталась. В мотелях, само собой. Как-то шпики застукали меня на месте преступления, попросту вышибли дверь. Так с перепугу меня так заклинило, а может, и парень сплоховал, что не меньше часа мы не могли с ним разлучиться. Думала, с ума сойду.

Вот что за тип был Джикс. Зато он снял меня в цветном мюзикле "Шея", который уже за год принес кучу бабок. После него я и стала звездой. Певица из меня никакая, но сценарист выдумал гениальную штуковину. Вся история начинается с того, что я уже бывшая знаменитая певица. Гад, который меня бросил в двадцать лет с малюткой на руках, как-то распсиховался и придушил меня больше, чем надо. С тех пор от моего пения стали мухи дохнуть. Каково? Я же сказала - гений. Писать бы ему для меня и писать, если б он не поддержал чуть не прикончившую Голливуд забастовку, после чего Джикс его вышвырнул. Короче, бедной девочке, которая ничего кроме как петь не умела, остались только провинциальные подмостки, на которых она сипела: "Не стоит пробовать - это и так возможно". Чтобы прокормить малыша, она металась по грязным захолустным мюзик-холльчикам. Тут уж поездов было вдоволь. Я носилась как угорелая из конца в конец Америки, с Восточного побережья на Западное, с малышом под мышкой. А он все канючил, выпрашивая кусочек торта с тонной взбитых сливок. Наконец он меня достал, и я ему свистнула этот кусок в вагоне-ресторане. По счастью, допрашивал меня молодой шериф из алабамской глухомани. Оказалось, он не расставался с моим фото, всегда носил его в бумажнике. Ясное дело, он узнал звезду вокала, фотографией которой любовался с ранней юности. А под конец самая гениальная штучка: потом ее растащили миллионы подражателей. Я начинаю петь под фонограмму На сцене я только разеваю рот, а в это время за кулисами звучит какая-то чертова запись. На премьере в Чайниз я сама все ладоши отбила. Дальше я по второму разу, но уже с триумфом объезжаю все кабачки, где мне так туго приходилось. А мой малыш в том вагоне-ресторане нахлобучивает на голову метрдотелю, который на нас донес, весь торт целиком. После чего я становлюсь королевой Нью-Йорка. А заканчивается все свадьбой с участием пары тысяч статистов и чуть не стольких же пожарных, создававших дождь. Ясное дело, чтоб разогнать мух. Мне ведь взбрело запеть собственным голосом. После такой сцены никто уж не сомневался, что "Оскар" у меня не за горами. А что до пения, так все дружно решили, что я просто валяю дурака.

Джикс научил меня работать.

- Когда ты чувствуешь, что у тебя не клеится сцена, - талдычил он мне, - писаке объясни, что сценарий у него дерьмо, оператора обвини, что слепит свет, от гримера потребуй, чтобы он подправил грим, всем остальным сообщи, что они кретины, от меня потребуй увеличения страховки. Режиссеру ничего не говори. Надуйся на него так, чтобы он сам взмолился о пощаде и всю тебя усыпал розами. Дюжину роз подари костюмерше, остальные швырни ему в рожу. Можешь врезать ему каблуком по кумполу, искусать, ноги об него вытереть - ему за это деньги платят, вякать не будет Ты должна делать свой фильм, - внушал он мне, - нечего плясать под его дудку.