Числовая символика средневековья. Тайный смысл и форма выражения - Винсент Хоппер

Беатриче — путь, «по которому мы перемещаемся к блаженству бессмертия». Эта истина подтверждается в соответствующем продвижении Данте вместе с Беатриче в Раю.

В последующих комментариях по поводу самой известной триады «Божественной комедии» я попытался передать мои собственные ощущения сложных внутренних отношений всех выражений факта Троицы. Большинство отношений, на которые я указываю, прямо или косвенно вытекают из трудов предыдущих комментаторов Данте, часто расходящихся друг с другом. Все же, с моей точки зрения, они одновременно и частично верны, и частично неверны.

Некоторые, например, отождествляют трех дам с Властью, Мудростью и Любовью, другие — с Верой, Надеждой и Любовью. Я уверен, оба соотношения верны, ни одно из них не является исчерпывающим. Чтобы окончательно прояснить обсуждаемую тему, необходимо, чтобы члены всех триад рассматривались как выражение Одного, Двух и Трех. Перечисляя их именно в таком порядке, возможно, станет более ясным общее соответствие, вероятнее, четче, чем я смог выразить на отдельных примерах.

Перед нами один из величайших средневековых парадоксов, что Единство Троицы недейственно без включения несовершенной дуады, особенным образом воплотившейся во второй личности:

Двойственность второй личности — образ, чья соотнесенность с кругом стала той безусловной тайной, которую попытался постичь Данте.

Значение символа подробно описано в «Сумме теологии» Аквинского. История средневековой христологии обозначается им как непрекращающаяся попытка осветить этот парадокс. Совершенство Господа в своих сущностях никак не допускало намеков об обратном. С другой стороны, доктрина примирения с Богом, с церковью требовала, чтобы Сын вобрал в себя несовершенство человека: «In quantum homo, in tantum mediator». Теологи успешно решали проблему, игнорируя ее, так что «в учении о личности Христа человек (homo) почти полностью устранялся, хотя в христианском вероучении эта ипостась заняла ведущее место».

Аквинский придерживался мнения, что союз Бога-человека реален, но не с точки зрения проявления божественной сущности, а только с позиции сущности человека. Однако, даже учитывая все обстоятельства, это только заменяет один парадокс на другой. Пока, наконец, не появился Данте, чтобы поверить, что человеческий интеллект решил или может решить обозначенную проблему.

Несколько отличная, но столь же сложная проблема связана с происхождением Христа, Сына человеческого и Сына Господа, а значит, равного Господу.

Сравним:

Все же сложность понимания, без сомнения, заключается в том, что образ (двойственный, несовершенный) соотносится с кругом (совершенным духовно). Не приходится сомневаться и в том, что эта поддающаяся искажениям мораль смешивается (в Боге-человеке) с неразделимостью Троицы. Возвеличивая Бога-человека как архетип космического дуализма, Средние века избежали манихейского противопоставления двух антагонистических начал, добра и зла.

Следовательно, это первый принцип, на котором Данте основывает гармонию материи и формы. Два прямо противоположных начала воспринимались активными во всем космосе, в Средние века проявление их оппозиции определялось во многом более четко, чем выражение самой Троицы.

Если мы проникнемся духом дуализма Данте, сможем представить схематическое расположение этих дуад в схеме Гуго Сен-Викторского. Из каждой пары один член всегда превосходит другой, поскольку один всегда относительно совершенен, неразрушим, а другой несовершенен и разрушим. Получаем следующее:

В перечне показано общераспространенное средневековое представление о различиях между совершенством духа и несовершенством материи. То же различие прослеживается в отмеченном Бонавентурой контрасте божественного и морального качеств. В его компиляцию дуад включены такие моральные качества, как недостаток, зло, коррумпированность и изменчивость, противоположные Красоте, Добру, Неподкупности и Неизменности.

То, что Данте принимал это различие (впрочем, почему бы и нет?), отчетливо проявляется, как мы могли подметить, на страницах его дидактических трактатов. В «Пире» он постоянно обозначает или проводит различие между активной и созерцательной деятельностью (Пир, II, 5, 66–70; IV, 17, 85–89; XXII, 103–116), материей и духом (II, 15, 95-102), телом и душой (I, 1, 16–18; III, 14; IV, 21).

Когда подходит к своему излюбленному предмету о необходимости двойственной роли католической церкви, он естественно отождествляет активное начало со светской жизнью. Традиционное подтверждение данного различия выводится из макрокосмической двойственности солнца и луны как двух светил, а не одного. Аналогия воплощается в заключении V Послания.

К сожалению, для концепции Данте Иннокентий III использовал тот же самый образ, чтобы доказать подчинение государства Церкви, основывая свое сравнение на том, что одно светило берет свой свет от другого.

На этот довод Данте отвечает довольно сбивчиво:

1) солнце и луна не представляют Церковь и империю, поскольку Церковь и империя были созданы до падения и даже до создания человека;