Молчание Сабрины 2 - Владимир Торин

– …наследства, – договорил шут со злорадной усмешкой.

Он стащил с полки спрятанный чемодан и поставил его на пол фургончика. Уселся рядом с ним.

– Вот и мы, – удовлетворенно проговорил Гуффин. – Вот и мы. Подумать только… В этом нищенском районе, в этом грязном балагане, в этом убогом фургоне. Сокровище…

На крышке была изображена кукольная голова с пуговичными глазами, и в шляпе, которая походила на клуб нитей, намотанных на катушку. Под кукольной головой было вырезано: «БРЕКЕНБОК».

Рука в перчатке нежно погладила кованую бляху, палец пролез в замочную скважину. Скважина чернела словно бы насмешливо, но она еще не знала, что пальцы Гуффина ловки и быстры. Отмычки в них затанцевали стремительный танец.

– Клац-клац, – щелкнул замок.

– Клац-клац, – под нос себе рассмеялся Гуффин и откинул крышку.

Чемодан был полон пожелтевших от времени бумаг. Даже в стоявшей в фургоне темноте Гуффин разобрал, что это какие-то чертежи и схемы: прилежно вырисованные тушью лица и конечности со всеми спецификациями и в окружении сложных арифметических вычислений. Помимо бумаг, в чемодане обнаружилась кожаная тетрадь с таким же, как на крышке чемодана, изображением на обложке.

– Вот оно, – дрогнувшим голосом прошептал Гуффин, – настоящее сокровище… Ты себе даже представить не можешь, глупый Брекенбок, сколько стоит эта тетрадочка… Сколько состояний она стоит!

Манера Улыбаться захлопнул крышку, защелкнул замки. После чего поспешно вернул в фургончике все на свои места: чемодан к чемодану.

Подхватив свое сокровище, он шагнул к люку и исчез во тьме. Крышка опустилась, нить потянула уголок ковра, и тот, растянувшись над люком, распрямился, будто под паровым утюгом мадам Бджи…

Фургончик погрузился в тишину. Ничто не могло выдать, что кто-то проник сюда и что-то вынес. Хозяин не обнаружит пропажу. По крайней мере, за одну ночь. А утром… утром он уже ничего не обнаружит, кроме приятной глазу и не менее приятной на ощупь бархатной обивки гроба. Полосатой, черно-белой обивки гроба – все так, как он любит.

***

Единственное в Фли кабаре местные просто и незатейливо именовали: «У Мамаши Горбин».

Мало, кто помнил крушение дирижабля, в котором это кабаре располагалось, и большинство жителей Блошиного района искренне считали, что увеселительное заведение Мамаши было тут всегда.

Из пробитых в ржавой оболочке иллюминаторов тек дрожащий рыжий свет. Из-за двери доносилась музыка, ей вторили нетрезвые голоса.

Подойдя к стоявшему у входа в кабаре широкоплечему великану в бордовой жилетке, бабочке и котелке, мистер Мэйхью и его спутники, остановились.

– Метки, – буркнул громила и убрал руки от тлеющей жаровни, возле которой грелся.

Бланди, Уипер и Хэклз, не сговариваясь, отдернули рукава, продемонстрировав охраннику выжженное клеймо на запястье в виде черных букв «М.Г.».

Громила кивнул и, отодвинувшись в сторону, открыл дверь. Из кабаре в сырую габенскую ночь повалил дым.

Спутники мистера Мэйхью по очереди переступили порог, а когда сам Мэйхью уже было последовал за ними, громила встал перед ним и рявкнул:

– Метка!

– Гм… – пробормотал Мэйхью. – Как бы так сказать, почтенный… Не то, чтобы я не местный, но в вашем славном заведении впервые, так что…

– Метка!

Мэйхью нахмурился. Отправляясь сюда, он и подумать не мог, что ему даже не удастся попасть внутрь. Проклятый Брекенбок – уж он-то не мог не знать, что вход в заведение Мамаши Горбин только по меткам…

– Он с нами, – сказал мистер Бланди, но громила был непреклонен.

– Нет метки – нет входа!

– Но меня ждут! – попытался было объяснить Мэйхью. Я должен встретиться с…

– Плевать! Показывай метку, или убирайся!

– Но я…

– Можешь сделать метку, – смилостивился громила.

– Что? Сделать метку?

Охранник кивнул на торчащий из жаровни металлический прут, на конце которого среди углей проглядывали выкованные и накаленные добела те самые буквы.

Мэйхью сглотнул. Запястье зачесалось.

– Я не буду…

– Тогда и входа нет…

Мэйхью прищурился и поджал губы.

– Почтенный, может быть, мы модем как-нибудь уладить дело? Думаю, пара фунтов…

Громила снял с пояса дубинку, похожую на дубинки, которые носят полицейские констебли, и хлопнул ею себя по раскрытой ладони.

Рука Мэйхью нырнула в карман пальто. Звук взведенного курка потонул в шуме, вырывающемся из дверей кабаре.

– Что тут у тебя, Бэдди? – раздался голос из дверей и на улицу выглянуло латунное лицо с выдвинувшимися на телескопических трубках глазами-линзами. – Какие-то трудности-с?

Несмотря на первое впечатление, автоматоном этот джентльмен не являлся: механической была лишь верхняя половина его лица, в то время как нижняя представляла собой обычное, человеческое: растянутые в улыбке губы, тонкие нафабренные усики и слегка напудренные щеки. При этом у него были черные, влажно зачесанные набок волосы.

– Да какие трудности, мистер Финни, – ответил громила, – просто очередная крыса норовит пролезть в щель без метки.

– Я уже сообщил почтенному мистеру Бэдди, что меня ждут, – сказал Мэйхью, обращаясь к обладателю латунного лица. – Я пришел к Мамаше Горбин. Меня послал… гм… Брекенбок.

При упоминании этого имени глаза-линзы мистера Финни с жужжанием нырнули в глазницы, сложившись на трубках, а громила Бэдди побелел.

– Разумеется! – поспешно сказал мистер Финни. – Мамаша ждет вас. Бэдди, в сторону!

Мэйхью вернул курок на место, но руку с рукоятки револьвера убирать не торопился. Бросив быстрый взгляд на пригорюнившегося громилу, он нырнул в кабаре. Дверь за ним закрылась…

Да уж, и хоть это место гордо именовалось кабаре, но, по сути, являло собой классический притон. Почти все пространство в заведении Мамаши Горбин было заставлено круглыми столиками и затянуто дымом. Посетители курили папиретки, сигары и трубки, но больше было тех, кто выдыхал зловонные зеленоватые клубы ядовитого «дурмана». Запрещенное по ту сторону канала зелье здесь пользовалось большой популярностью – курильщиков «дурмана» можно было узнать в любой толпе по затуманенному взгляду, глазам навыкате, обвислой зеленоватой коже и зеленоватым же зубам.

Надрывалось стоящее в углу расстроенное механическое пианино, а на небольшом дощатом помосте в центре заведения крутились и корчились – иначе и не опишешь их причудливое поведение – три лысые тощие танцовщицы. Обладательницы драных чулок и откровенных платьев с торчащими перьями походили на общипанных