Невидимый человек - Ральф Уолдо Эллисон

Бормоча извинения, доктор Бледсоу проводил его к стулу. Потом, когда старик с улыбкой откинулся назад, доктор Бледсоу остановился на краю помоста и воздел руки. Я, закрыв глаза, услышал исходящий от него глубокий стон и нарастающее крещендо со стороны студенческих ярусов. На сей раз это была искренне прочувствованная мелодия, исполняемая не для гостей, а для самих себя; песня надежды и благоговения. Я хотел броситься прочь из часовни, но не решился. Прямой, негнущийся, поддерживаемый твердой скамьей, я только в ней и черпал подобие надежды.

У меня не хватало духу посмотреть на доктора Бледсоу, потому что старик Барби заставил меня и прочувствовать, и принять свою вину. При том что действовал я неумышленно, любой поступок, ставящий под угрозу преемственность мечты, расценивался как предательство.

Следующего оратора я не слушал: этот рослый белый мужчина все время прикладывал к глазам носовой платок и повторял каждое предложение по нескольку раз, пылко и невнятно. Потом оркестр заиграл симфонию Дворжака «Из Нового Света», и в ее главной теме мне чудился любимый спиричуэлс моих матери и деда, «В лучшей из колесниц». Совладать с нахлынувшими чувствами я уже не мог и перед следующим выступлением стремительно ринулся в ночь под осуждающими взглядами преподавателей и смотрительниц.

В лунном свете на руку Основателя, простертую над головой навеки коленопреклоненного раба, опустился пересмешник, который выводил рулады, подрагивая своим растревоженным луной хвостиком. Под звуки этих трелей я шагал по тенистой аллее. Уличные фонари, безмятежно покоившиеся в заточении теней, ярко светились в подлунном сне кампуса.

Я вполне мог бы дождаться окончания службы, тем более что ушел совсем недалеко, когда услышал приглушенные бравурные звуки грянувшего марш оркестра, а вслед за тем — шквал голосов: это высыпали в ночь студенты. С жутковатым чувством я направился к главному зданию, а затем остановился в темном дверном проеме. Мысли мои трепетали, как ночные мотыльки, что образовали вокруг фонаря завесу, которая отбрасывала причудливые тени на газон у моих ног. Мне предстоял нешуточный допрос у доктора Бледсоу, и я с досадой вспоминал речь Барби. Пока его слова были еще свежи в памяти доктора Бледсоу, от него, вне сомнения, не приходилось ожидать горячего сочувствия к моему положению. Стоя в неосвещенном дверном проеме, я пытался — на случай исключения — заглянуть в свое будущее. Куда мне идти, чем заниматься? Как вообще я посмею вернуться домой?

Глава шестая

Вниз по склону лужайки в сторону своих общежитий, опережая меня, спускались другие парни-студенты, казавшиеся мне теперь совсем далекими, отчужденными, и каждый темный силуэт во сто крат превосходил меня, по какому-то недомыслию погрузившегося во мрак, прочь от всего значимого и вдохновляющего. Я прислушался к тихому и слаженному пению обгонявшей меня компании. Из пекарни до меня долетел запах свежего хлеба. Вкусного белого хлеба к завтраку и сочащихся желтым маслом булочек, которые я втихаря рассовывал по карманам, чтобы потом сжевать у себя в комнате с домашним вареньем из лесной ежевики.

В окнах девичьих общежитий стали загораться огни, как будто там взрывались брошенные широким жестом невидимой руки светящиеся кукурузные зерна. Мимо проезжали немногочисленные автомобили. Мне навстречу шла компания городских старушек. Одна из них опиралась на трость и время от времени глухо постукивала ею по дорожке, как незрячая. До меня донеслись обрывки их разговора: они наперебой обсуждали выступление Барби, а заодно вспоминали времена Основателя, сплетая и расцвечивая своими дребезжащими голосами его биографию.

Потом на длинной аллее с двумя рядами деревьев я увидел приближающийся знакомый «кадиллак» и бросился в главное здание, внезапно охваченный паникой. Не сделав и пары шагов, я развернулся и вылетел обратно в ночь. Мне не улыбалось прямо сейчас предстать перед доктором Бледсоу. Меня била дрожь; я пристроился позади каких-то парней, шагавших вдоль подъездной дорожки. Они вели жаркий спор, но я так психовал, что даже не вслушивался и понуро брел следом, отмечая про себя, как поблескивают их начищенные штиблеты в лучах уличных фонарей. По мере сил я подбирал слова для разговора с доктором Бледсоу и сам не заметил, как вышел за ворота кампуса и поплелся в сторону шоссе — парни, видимо, давно свернули к своему общежитию; мне оставалось только развернуться и припустить обратно к главному зданию.

Из коридора я увидел, как он протирает шею носовым платком с голубой каймой. Лампа под абажуром, отражавшаяся в стеклах его очков, оставляла в тени половину круглого лица, тогда как вытянутые вперед руки со сжатыми кулаками оказывались на свету. Я нерешительно топтался на пороге, будто впервые видел старую громоздкую мебель, реликвии времен Основателя, а на стенах, подобно трофеям или геральдическим щитам, — портретные фотографии в рамках и рельефные таблички с именами президентов, промышленных магнатов и прочих сильных мира сего.

— Входи, — бросил он из полутени, а затем с горящими глазами подался в мою сторону и выставил вперед голову.

Начал он мягко, в полушутливой форме, постепенно выбивая у меня почву из-под ног.

— Мальчик мой, — заговорил он, — как я понимаю, ты не только навязал мистеру Нортону поездку в трущобы, но и затащил его в притон, в «Золотой день».

Это было утверждение, а не вопрос. Я промолчал, а он смотрел на меня с прежней доброжелательностью. Неужели Барби смягчил его настрой при посредстве мистера Нортона?

— Но нет, — продолжал он, — навязать ему поездку в трущобы было недостаточно: тебе приспичило организовать тур на широкую ногу, с обслуживанием по высшему разряду. Так ведь?

— Нет, сэр… То есть он вдруг занемог, сэр, — пробормотал я. — Ему требовалось глотнуть немного виски…

— И оказалось, что этот вертеп — единственное известное тебе место, — сказал он. — И ты направился туда из соображений заботы о его здоровье…

— Все верно, сэр…

— Но мало этого, — продолжал он с издевательским восхищением, — ты выволок его из машины, привел туда и усадил на галерее, на веранде… на пьяцце, или как это сейчас называется, — чтобы предъявить качество товаров и услуг?

— Товаров и услуг? — Я нахмурился. — Ах, это… но он сам приказал мне остановиться, сэр. От меня ничего не зависело…

— Ну, конечно, — сказал он. — Кто бы сомневался.

— Его заинтересовали хижины, сэр. Он удивлялся, что такие постройки еще сохранились.

— И ты, естественно, сделал остановку, — подхватил он, еще больше подаваясь вперед.

— Да, сэр.

— Ну конечно, и, как я понимаю, хижина открылась, дабы поведать ему свою историю, а также самые отборные сплетни?

Я было пустился в объяснения.

— Мальчик мой! — взорвался он. — Ты серьезно? Как ты вообще зарулил в те края? Или