Путешествия Элиаса Лённрота. Путевые заметки, дневники, письма 1828-1842 гг. - Элиас Лённрот

Руна первая. В дороге Вяйнямёйнена встречает некий лапландец, уже давно затаивший зло на него. Когда Вяйнямёйнен едет верхом по берегу бурного порога, лапландец стреляет в него из лука. Стрела же поражает только коня, который, споткнувшись, падает вместе с Вяйнямёйненом в порог. Течение уносит Вяйнямёйнена в море, где он дол­го качается на волнах, не в силах выбраться на берег и не видя вокруг ничего, кроме воды до самого горизонта.

Это собрание в настоящее время состоит из шестна­дцати рун, в общей сложности более восьми тысяч строк. Его можно было бы напечатать, и даже с большим основа­нием, чем ранее собранные отрывки, но я все же думаю, что лучше отложить это до следующей весны. Дело в том, что этой зимой я задумал совершить новую поездку в Ар­хангельскую губернию, чтобы записать руны от знамени­тых рунопевцев, которых мне называли прошлой осенью, но которых я не застал дома. От них я несомненно получу много дополнений к сборнику, поэтому торопиться с изда­нием не следует. Вот только не знаю, способен ли один человек объединить отрывки рун в единое целое, или это лучше сделать группе людей, поскольку последующие по­коления, возможно, оценят его столь же высоко, как гот­ские народы Эдду, а греки и римляне — если уж не как Гомера, то по крайней мере как Гесиода[78]. Поэтому я и ре­шил предложить свою рукопись на рассмотрение Литера­турному обществу.

В настоящее время привожу в порядок, в основном пе­реписываю набело, собранные мною новейшие финские руны, думается, скоро закончу и пошлю их в Литератур­ное общество.

Затем думаю подготовить для печати руны-заклинания. Я нашел способ издать их в наиболее сжатом виде. Каж­дое заклинание состоит из нескольких частей, из которых только одна относится к данному заголовку, другие же являются общими, одинаковыми для всех. Различно, на­пример, описание зарождения зла, которое следует изгнать заклинанием; повторяются же такие части, как мольба, обращенная к различным божествам, слова о бане, о пче­ле и прочее. Если не делать такого разграничения, то в каждом заклинании придется повторить места, одинако­вые для всех заговоров, будет много повторов, и стихи станут слишком длинными. Ни Топелиус[79], ни другие не обращали на это внимания, поэтому у них одни и те же строки повторяются в каждом заговоре, иногда с незначи­тельными изменениями, ухудшающими заклинание. [...]

В качестве члена Финского литературного общества ос­мелюсь высказать здесь пожелание, чтобы Общество изы­скало возможность отметить наиболее одаренных финских поэтов-самоучек. Может быть, уместно было бы выписать им одну или обе наши финноязычные газеты. Тем самым мы поощрили бы их и одновременно содействовали стрем­лению Общества, направленного на просвещение народа. Вообще-то нетрудно перечислить имена наиболее одарен­ных поэтов, но не знаю другого, заслуживающего больше­го внимания, чем живущий в Рауталампи Корхонен[80]. [...]

Пятое путешествие 1834 г.

Основной целью поездки, предпринятой Лённротом во второй половине апреля, был сбор до­полнительного материала для ранее подготовлен­ной им рукописи «Собрание рун о Вяйнямёйнене». Лённрот через Кианта дошел до русской Карелии и тем же путем вернулся обратно, побы­вав в карельских деревнях Лонкка, Вуоннинен, Ювялахти, Ухтуа, Вуоккиниеми, Чена, Кивиярви и Латваярви. Особое значение этого путешествия заключается в том, что Лённрот встретился с лучшим рунопевцем Беломорской Карелин Архиппой Перттуненом. Основной текст путевых заметок был опубликован в № 56-60 газеты «Helsingfors Morgonblad» за 1835 год. К данному тексту добавлены выдержки из дневника, напи­санные в 1835 году, а также письма, относящие­ся ко времени поездки Лённрота в Репола осенью 1834 года, о которой нет других данных.

ИЗ ДНЕВНИКА (по-фински)

4 января, воскресенье, 1835 г.

Принято считать, что в Кианта, как и в других отда­ленных приходах, жить скучно. Кто знает, как было бы, живи я там постоянно, но мне здешняя жизнь показалась интересной. Да и помощник мой не жаловался на скуку. Он был мастером на все руки: делал скрипки и прочие предметы, вырезал разные инициалы для печаток, содер­жал школу для троих ребят. Дети, почти одногодки, чита­ют, мастерят луки, стреляют из них, катаются и т. д. За их занятиями и забавами приятно наблюдать.

От Кианта я проделал путь в пять-шесть миль в сто­рону Куусамо, заходил во многие дома на своем пути. Почти в каждом доме есть [духовные] книги, которые хранят обычно в корзине на столе или на лавке. [...]

Ночевал в усадьбе в Кюлмясалми. Мне показали здесь мальчика, который с детства был глухонемым. Ему было лет шестнадцать, на вид он был здоровый и подвижный. Рассказывали, что он хорошо выполняет любую работу, понаблюдав сначала, как это делают другие. Я ничем не могу ему помочь.

Вечером хозяйка дома поведала мне о медвежьем празднике, о том, как проводили его во времена ее моло­дости. В течение нескольких дней пили пиво и вино. Убив медведя, посылали двух мужчин за тушей, а еще двоих — встречать. Мужчины задавали друг другу соответствующие обряду вопросы и отвечали на них, сначала во дворе, за­тем в избе и наконец — когда выносили голову медведя на улицу. За один день тут не справиться, неоднократно повторяла женщина, рассказывая об этом. Слова обряда имели стихотворную форму, но она помнила лишь некото­рые из этих рун. [...]

16 января, пятница, 1835 г.

От Кюлмясалми я прошел до Тормуа — последнего дома на границе. По всей видимости, здесь жили бедно, судя хотя бы по тому, что на завтрак ели лишь хлеб с при­месью сосновой коры. К тому же здесь жестоко свирепст­вовал тиф. Из тринадцати обитателей дома выжило лишь несколько детей, всех остальных скосило эпидемией. Ны­нешние хозяева переселились сюда позже. Они сообщили, что болезни переместились теперь в Куусамо, и жильцы дома считали за счастье, что избежали их.

ПУТЕВЫЕ ЗАМЕТКИ

Мне предстояло совершить довольно трудный переход от Тормуа до Лонкка — первой деревни на русской сторо­не. Путь, правда, не более трех четвертей мили, но дорога почти непроходимая. К вечеру я добрался до места и сра­зу пошел к Мартти, или, как его называли, Мартиска[81]. Я прослышал, что он отличный рунопевец. И на самом деле он был речист, жаль только, что, рассказывая руны, он часто перескакивал с одной на другую, так что запи­санное от него годилось лишь для пополнения ранее собранного. Ии одной руны целиком записать от него не удалось. Он усердно пробовал ром из моей бутылки, чтобы освежить память, как он говорил, но от этого мысли его еще больше путались. Несмотря на это он пел