Путешествия Элиаса Лённрота. Путевые заметки, дневники, письма 1828-1842 гг. - Элиас Лённрот

class="v">Путь он держит в дом судейский

отвечать перед властями.

Собрался тут целый город.

Сам судебный заседатель

посреди избы без шапки

речь держал перед властями.

Вот теперь в дороге Мартти:

крепко в кандалы закован,

скручен он тремя цепями,

цепи — три, один мужчина.

Вот из Куусамо он едет

в город Оулу, крепкий замок,

в Энари, тюрьму дрянную,

где достаточно запалов,

где достаточно оружья.

Об одном лишь он гадает:

вырастал на пище рыбной,

вытянулся на рыбешке,

ввысь на окунях поднялся,

но за то его ни разу

в Куусамо не приводили.

Это Хутту обезумел,

сильно навредил мне ближний,

долго злость во мне кипела,

далеко зашел я в гневе,

хоть и был он другом прежде.

Не большой ущерб принес я,

если взял свою добычу,

усыпил я олененка,

есть еще у оленихи,

есть детеныши в утробе,

принесет она другого.

Не пришла ль ко мне погибель,

к необутому, средь ночи?

Знаю место, где родился,

те края, где подрастал я,

но того не знаю места,

где меня погибель встретит, —

у неведомых дверей,

на дорогах незнакомых.

Об одном он размышляет,

о словах гадает божьих,

о создателя твореньях:

«Месяц, солнце, отпустите,

Отава[83], мне укажи

путь из края, мне чужого,

от чужих дверей дорогу».

Вот судья к нему приходит,

господин из самой Кеми,

отпустил на волю Мартти.

Швеция была разбита,

посильней была Россия.

Хутту побежал спасаться,

прямиком под стол помчался,

под скамейкою укрылся,

про себя бубнит он что-то.

Лучше было бы, конечно,

пожинать в дому высоком,

мало здесь теперь народу,

мало силы у артели,

покрупней бралась добыча,

силой меньшею, чем эта.

В четырех милях от Лонкка находится Вуоннинен. На всем пути нет ни одного поселения. Мартиска взялся под­везти меня на лошади, и к нам присоединились еще два крестьянина, которые ехали туда же по своим делам. Мы отправились в путь рано утром и вскоре прибыли на ме­сто. На середине пути была построена избушка для проез­жающих и рыбаков, которые ловят неводом рыбу в близ­лежащем озере. Сделали привал на час, чтобы покормить лошадей, развели в каменке огонь и расположились по­удобней вокруг него. Вскоре помещение наполнилось ды­мом, что и не мудрено при такой маленькой и низенькой постройке, где нельзя даже выпрямиться во весь рост. Здесь мы пообедали, и я записал от Мартиски еще ряд отрывков, которые он вспомнил. Чем дальше мы продвига­лись по зимнику, тем меньше становилось снега: в Лонк­ка, откуда мы начали путь, снег лежал слоем в пол-локтя, а в Вуоннинен земля была совсем голой. Дело в том, что Вуоннинен находится на берегу озера Верхнее Куйтти, тогда как Лонкка — на гряде Маанселькя.

В Вуоннинен я зашел в дом Мийны, чаще называемый просто домом Теппаны. Мне хотелось встретиться со знако­мой хозяйкой[84]. Но оказалось, что полгода тому назад она умерла от тяжелых родов. Муж, рассказывая о ее смерти, плакал, я также не мог сдержать слез. [...]

У Теппаны я перекусил, хозяин поставил на стол масло, хлеб и солонину. После того, как я поел, одна старая жен­щина вызвалась спеть мне несколько песен. За два-три часа я успел записать от нее все, что она знала. Затем я сходил в дом Онтрея и на ночь глядя покинул деревню. Мне надо было спешить, чтобы не попасть в распутицу. В провожатые я нанял мужчину средних лет. Мы решили доехать до Ювялахти по льду Куйтти. Поскольку дни стоя­ли солнечные, снег на озере растаял, и мы ехали по льду. Ювялахти находится в четырех милях от Вуоннинен. В путь мы отправились перед заходом солнца. Сначала какое-то время бодрствовали, и провожатый рассказал мне, что хозяин Теппана после смерти жены с месяц был как помешанный. Он пристрастился вдруг к водке и рому, хотя раньше не употреблял ни того, ни другого, почти ни с кем не разговаривал, ел и пил крайне мало. Лишь через три-четыре недели он пришел в себя, перестал пить и вер­нулся к прежнему образу жизни.

Солнце село, вид был изумительный, на западе красное во все небо зарево отражалось на гладком льду. Вдали то тут, то там виднелись острова, поросшие елями, и это при­давало пейзажу свое очарование и усиливало впечатление от картины в целом. Бывают моменты, когда нас особенно пленяет красота природы, неожиданно охватывая востор­гом наши души. [...] Когда солнце зашло, пурпур небес угас и его сменила ночная мгла, сквозь которую лишь кое-где проглядывали звезды. Мы оба задремали. Постель была не из лучших, но ведь сон не всегда застает нас в самом удобном месте. Мне приходилось видеть людей, спавших в седле и не падавших с коня. Итак, мы погру­зились в сон. Лошадь же неизвестно по какой причине — то ли она не сумела сориентироваться по звездам, то ли ей захотелось поскорее попасть домой в тепло родной конюш­ни, — как бы то ни было, но коняга повернула обратно, и когда мы проснулись, она резво шла в Вуоннинен, вме­сто того чтобы идти в Ювялахти. Мужик толкнул меня в бок и спросил: «Где мы находимся?» Странный вопрос. Что я мог ответить на это? Разве только, что находимся на льду Куйтти, а не подо льдом, как я успел заметить. Провожатый вскоре справился со своей растерянностью. Несколько раз оглядевшись и отыскав знакомые ему звез­ды, он понял, что лошадь повернула обратно, и направил ее в нужную сторону. После этого он уже не спал, а я, ка­жется, снова задремал. Время перевалило за полночь, ког­да мы приехали в Ювялахти, постучались в один дом, и нас впустили. Нам наспех постелили на полу. В этих краях постель настилают не из соломы, которую заносят в дом с вечера, как у нас в деревнях, а из