Ключ власти - Александр Белаш

Газетный фотогравёр расстарался, воспроизвёл молодую певицу в наилучшем виде. Большие глаза, юное личико, шейка, плечики в пене кружев.

«А что, это увлекает. Хороший повод развеяться», — Церес потянулся к звонку.

— Да, эрцгере? — мигом явился денщик.

— Запиши, братец, в журнал приказов — двадцать восьмого, после обеда, подать к причалу паровой катер, плыть в Эренду. Распорядись телеграфировать на материк: того же дня на вечернем спектакле я занимаю правительственную ложу «Океана». Загодя заказать цветов, унций на сто, лучших. И ганьскую вазу с любовной сценой. Пусть сделают на вазе дарственную надпись — для неё. — Перст Цереса ткнул в портрет на газетном листе.

Кюн и материк разделял едва десяток миль, но жители острова воображали Кюн отдельным континентом. Грудью к врагам, лицом к стихиям — форпост морского флота, прикрывающий Эренду.

Отпустив денщика, принц попытался вспомнить имя той, что разделяла с ним ложе. Лила? Исина?.. одинаковые, как перчатки. Какова будет Джани? робкая, страстная, лукавая?..

…похожая на Бези?

Вспомнив её, принц ощутил горький холодок в душе. Бези больше нет. Залп, несколько пуль — кончено. Птичка умолкла. Бежав на дирижабле из Бургона, Церес не имел больше вестей из своей резиденции. Но перед отлётом он высочайше повелел: «К смертной казни за измену. Исполнить через час». Доложить об исполнении было некому — белогвардейцы вошли в Бургон, жандармы сложили оружие.

Бези, ласковая Бези…

«Тебя я не спутал бы ни с кем. Ты была… особенная».

Внезапно Цересу захотелось вернуть денщика и отменить приказ о катере.

Нет, поздно. Прошлое — умерло. К чему воспоминания?..

«Я сам приговорил её. Да, в ярости. Но что это меняет? Она предала меня… в компании семинариста-недоучки и какой-то наглой девчонки. Почему?.. Разве я не любил её? дал дом в своём владении, ни в чём не отказывал. И вдруг — удар в спину, в самый важный момент. Все мои планы рухнули».

Помимо воли на ум пришли последние слова Безуминки: «Те времена, когда вы звали меня маленьким нежным кротёнком, давно прошли. У меня своя жизнь, я больше не желаю быть вашей игрушкой».

«Если б не я, ты осталась бы рабыней в подземелье!»

Но Бези в ответ лишь улыбалась с какой-то отчаянной смелостью. И ни слова.

Бесполезно спорить с мёртвой.

«Почему она мне изменила?»

Возникла шальная мысль — надо было заморозить, усыпить Бези в подвале, как Вербу, а потом разбудить: «Раскаялась?»

Бред. Тщетное желание повернуть время вспять, к роковому моменту, переиграть всё заново. Или отступить ещё дальше, в те дни, когда Бези любила и служила с равным пылом. Увидеть рядом верного человека — и положиться на него. Лучше одна честная влюбленная девчонка, чем гарнизон враждебных моряков!

«Напрасно я убил её, — наконец, мрачно признал Церес. — Стерва, милая, как мне тебя не хватает… тебя в шлеме, чтобы иметь связь».

Между тем телеграф стучал, передавая в Эренду волю опального принца. Связист на берегу едва мог усидеть в своей кабинке. Скорее бы конец вахты! Надо испросить увольнение в город и — тайком в редакцию «Флага Эренды». Церес затеял интрижку! что-то будет? За эту новость газетчики не пожалеют серебра.

Умывшись, без аппетита отобедав, Церес хмуро читал Писание, надеясь отыскать в нём ответ. Чего ждать от жизни? что предпринять, чтобы побороть судьбу?

Как скучен, как пуст третий месяц ссылки! Предстоит выслушать рапорт флотского экипажа Курмы, доклады крепостных артиллеристов, сводку метеоролога…

Чтобы получить пророчество, надо открыть святую книгу наугад.

А, явление Ветра-Воителя.

Их обвинили в оскорблении величия, в исповедании любви небесной и будущего воздаяния всем, равно малым и великим.

И привели их на место, что зовётся Пепельная Высь, ибо земля там посерела от жара костров и праха мучеников. Их поставили к столбам для сожжения, раба Угера, кузнеца Мариса и деву Глену. Судейский претор объявил им: «Если вы принесёте жертвы богам во имя императора и растопчете цветы ириса, наградой вам будет жизнь».

Раб Угер возгласил: «Свидетельствую о Боге Едином! Истинно говорю вам: я узрел архангела Божия, сошедшего в громе и буре на Птице-Грозе, дабы найти гроб Девы-Радуги. Веруйте в Гром и Молот Господень!»

Воин же, именем Аргас, толкнул деву Глену тупием копья, чтобы она говорила.

Дева обратила речь к нему: «Прими Гром и Молот, встань на небесный путь. Я прощаю тебе, как неразумному брату, по слепоте своей свершающему зло».

Никто из них не изменил истинной вере и не топтал цветы Радуги.

Когда время милости истекло, центурион велел знаменному воину зажечь костры.

Церес поспешил закрыть книгу. Он знал, что написано дальше. Его лоб взмок, хотя в спальне было свежо.

«Слишком похоже. Трое обречённых и…»

…они остались живы.

«Хватит детских гаданий. Я должен составить послание отцу».

Звонок, звонок, звонок.

— Денщик! где тебя черти носят?.. мою шифровальную таблицу, живо.

Быть денщиком — непыльный, но тяжёлый труд. Ты — вестовой, официант, телохранитель, чистильщик сапог и грум. Иногда даже нянька или гувернёр. Как повезёт.

Ножу выпало тащить саквояж штабс-капитана Вельтера, погребец, свой ранец и переноску с Мисой. Пока ехали в шарабане на железнодорожную станцию, было вполне сносно — знай приглядывай за багажом. А вот на станции мороки много. Офицер навстречу — ставь всё наземь, козыряй, потом опять вещи в руки. Каждый второй норовит спросить, будто глазам не верит: «Что это у тебя, сержант — никак, кошка?» Пытаются заговорить с Мисой на её языке и мяучат, как полоумные. А каждый первый ухмыляется: «Жандарм-носильщик, прэлэстно! Самая подходящая служба…»

В позднем хлебнике на широте Татары уже ощутимо дыханье осени. После дождливых дней небо прояснилось. Солнце согрело поля и леса, но ветерок несёт прохладу, а средь зелёной листвы там-сям уже видны жёлтые пятна увядания.

Встревоженная людской суетой, топотом, станционным гамом, гудками и шипением паровиков, Миса возилась в коробе и просилась на волю. Значит, сержант, утешай кошку. И не своди глаз со штабс-капитана.

— Так и будешь на меня глядеть всё время? — не сдержавшись, тихо и зло спросил Вельтер в зале ожидания.

— Покорнейше прошу простить, ваше благородие. Не могу иначе.

— А в поезде? Ехать долго.

— Густого кофею напьюсь, чтоб не спать.

— На все дни не напьёшься, первым с ума сойдёшь.

— Справлюсь, ваше благородие, не извольте сомневаться, — с упрямой уверенностью ответил сержант.