Рамка - Ксения Букша

Органайзер заливает в себя ещё поллитра горючего, стоящего перед ним. Глаза его наливаются, из ушей идёт пар. Чисто Савонарола. Он идёт по облакам.

У Сталина не было такого ресурса, какой есть сейчас в руках у нас. Вы полагаете, что по нынешним временам тоталитаризм не окупится, не покроет собственных расходов? Но наша корпорация даст вам этот уникально эффективный ресурс! Тоталитаризм отныне будет совместим с низкими издержками. Никакие мысли больше не придут ни в чьи головы, кроме наших. Вообще не будет больше совсем никаких голов, кроме наших!.. Управление Нормализации неэффективно и, кроме того, видимым образом нарушает пресловутые права так называемого человека… из-за чего мы теряем каждый год множество контрактов и абсурдным образом лишены пармезана… Каруселька с позитивкой устарела, это позапрошлый век…

Гендиректоры кивают оба (один из них, конечно, спит, но позвоночник-то у них один, только головы разные). Органайзер усиливается:

Вы прекрасно представляете себе Управление Нормализации. Там и сейчас плохо. А когда я там работал, там было ещё хуже. Гораздо, намного. Больше пыток. Больший норматив по «естественной убыли». Причём из него не исключались те, кто попался впервые. Ну и так далее. И, конечно, эта гнетущая атмосфера. Так ли следует человечество облагородить, облагодетельствовать?! Конечно же, не так!

Гендиректоры ёжатся и распушают перья хвоста.

Зачем вы так поступили с его величеством?! – гневно укоряет их Органайзер. – Он ведь был настоящий!.. Откуда мы теперь возьмём другой экземпляр настоящего царя с достоверной историей? Зачем было так портить его тонкие настройки?! Монархия была прекрасным способом контакта…

Тут, по мысли Органайзера, вступает идеальный предприниматель Боба. Разумеется, чипы теперь есть у всех – сугубо добровольные. Осветлённый и нормализованный Боба произвёл на свет семнадцать детей за три года.

Рынок, – говорит Боба, – должен быть предельно проницаем и ускорен до абсолюта… Если сегодня я помыслил, что гранат должен быть выращен, то завтра он будет сорван, а сок будет выжат в чашку… Времени не существует, и все мы должны стремиться к осуществлению этого идеала на практике! Рынок есть мультиоральный квантовый оргазм…

Тут вступает идеальный Бармалей, назначенный, конечно же, министром культуры и просвещения.

Уважаемые граждане! – говорит он (идеальный). – Все мы подвержены позитивке. Ирония состоит в том, что даже самые дерзкие из нас – именно, как раз самые дерзкие! – вступают с позитивкой в интимные отношения. Однако именно единственно при помощи этой волшебной карусельки мы можем пообщаться с Богом и попросить у него, чтобы он позволил нам стать наконец честными и свободными людьми!..

А что мы будем делать с серыми? – спрашивают Органайзера гендиректоры. – Мы их как? Раскрасим? Что с ними сделаем? Учтите, серость наследуется. Ведь это специальная технология. Как тут стоит поступить с морально-этической точки зрения?

Органайзер оглядывается. Ищет глазами идеальную Алексис. Но не находит и тушуется. И пожимает плечами. И наступает неловкая пауза.

А между тем Алексис (неидеальная) занята делом: она сидит рядом с Лёшкой (она и во сне не может отделаться от детишек) и дрючит его, потому что надо позаниматься хоть немного математикой. Но почему-то она (во сне) и сама забыла все цифры, а так как показать этого своему оболтусу Лёшке Алексис не желает, то выходит из положения с блеском.

Сегодня, – говорит она строго, – мы будем проходить тему, которой нет в учебнике, но которую ты обязательно должен выучить, потому что она будет на ЕГЭ, а учитель вам про это никогда не скажет. По этой теме тайно выявляют тех, кто может сдать ЕГЭ, и тех, кто не может. Это тема про человечков с лицами. И сейчас мы будем их рисовать.

Алексис берёт карандаш, но он сломан. Тогда Алексис ищет точилку, но не находит. Лёшка тоскливо и нагло наблюдает за её усилиями. Учиться он не любит, но ему приходится.

(Вот так я болела в детстве, вспоминает Алексис, и всем было всё равно, и это было очень и очень хорошо: кладёшь голову на парту, и пахнет тягучим вязким лаком, которым эти парты покрывают, и пахнет знобким «свежим воздухом» с улицы, пропитанным школьными запахами хлеба и говна (Базарову перед смертью всё казалось – говна, пирога), нищеты, духов школьной учительницы и другими субстанциями, и ещё зияет так, как из недр рюкзака, в котором всё равно не было никакой еды, и чернилами синей изжёванной ручки, и подъездом с синей лампочкой, перегаром, душным спиртом, рваной подкладкой отцовского кармана и трухой табака (пусто, ни монетки завалящей) и диванной пылью и потом и облаком и крапивой, тут есть лес (старое окно со множеством маленьких стекляшек, иные битые, иные под углом, в щели сифонит ветер, взять мяч и поднести к глазам, как апельсин, запах прольётся, выжимать оранжевый запах цвет и солнце как воду с губки, а на свету апельсин обуглится)

Алексис находит наконец точилку и вострит карандаш. Лёшка уже успел лечь ухом на парту.

Прямо сядь, – Алексис. – Итак. Вот смотри, – она рисует на сером клетчатом листе тетради серого человечка. – Это ты.

Лёшка корчит рожу.

Это я-а такой мелкий? А лицо где?

Лицо давай-ка нарисуй сам. Это и есть то самое секретное задание.

Лёшка берёт карандаш и примеривается.

А какое мне нарисовать?

Это ты сам и должен решить.

Ты ж моя типа мама, – говорит Лёшка. – Ты мне и лицо должна подсказывать.

Мама-то да, – Алексис. – А лицо всё равно твоё.

Лёшка берёт карандаш и рисует глаза – две точки.

Вот, – говорит, – глаза. Нормальные глаза?

Нормальные, – Алексис.

Так, – Лёшка говорит. – Что ещё надо?

Что ещё на лице бывает?

Не знаю, – Лёшка бросает карандаш и зевает. – Зачем лицо? Вообще задание какое-то скучное. Оно что, правда на ЕГЭ будет? Прям на самом страшном ЕГЭ?

А ты как думал, – Алексис.

Ну, тогда я завалю, – Лёшка. – Вот Оля говорит она за богатенького выйдет. А я их тогда ограблю и буду жить на эти деньги…

А есть ты чем будешь?

Ртом, – попадается Лёшка.

Ну вот и рисуй рот! – торжествует Алексис.

Лёшка не глядя проводит косую черту где-то под глазами. Рот готов.

Так, – Алексис. – С ушами у художников всегда было не очень. Один из них, Ван-Гог, даже сам себе отрезал ухо бритвой. Ты смог бы отрезать себе ухо бритвой?

Я чё, больной? – резонно вопрошает Лёшка.

Тогда рисуй уши, – Алексис очень довольна. Лёшка пририсовывает два полукружка по сторонам головы.