Таинственный язык мёда - Кристина Кабони

– Ты можешь приехать ко мне?

Марии всегда нравились ночи. Ночью можно отдохнуть, подумать, что-то поделать.

Но так было не всегда. В детстве ночь для нее была синонимом ужаса и боли. Она гнала от себя эту мысль. Не было никакого смысла рыться в воспоминаниях, которые были частью умершего и погребенного прошлого.

Она вздохнула и устремила взор в потолок. С тех самых пор как Анжелика уехала, она ни о чем другом и думать не могла. Если, с одной стороны, ее возмущало безрассудство дочери, с другой, она прекрасно понимала, как Анжелике больно было осознавать, что ее обокрали. И обокрала ее она сама, она, любившая дочь больше жизни.

«Я упала, я звала тебя…»

Голос Анжелики впечатался в ее память и сердце. Но больше всего разрывало ей душу обвинение, которое содержали в себе эти слова. Потому что так оно и было. Она плохо заботилась о дочери, она так долго лелеяла в себе боль, что отдала ей в жертву все. Даже свою дочь.

Она прекрасно знала о том несчастном случае. Гомер, старый пастух, который пас стада семьи Гримальди неподалеку от их хижины, обнаружил ее малышку Анжелику после того, как она ударилась о камни, и отнес к Маргарите.

Когда по возвращении Мария поняла, что дочери нет, как с цепи сорвалась. Она ведь запретила той ходить побираться к Маргарите. Ей это больше с рук не сойдет. Она уже достаточно взрослая, чтобы справляться самой. Черт побери, да она в ее возрасте уже работала и сама себе зарабатывала на хлеб. У нее даже руки зудели от гнева. Ну она попляшет еще. Такие мысли роились у нее в голове, когда она шла по тропинке к дому пожилой женщины. Но когда Мария добралась до места, Маргарита никак не отреагировала на обвинения. Лишь бросила на нее взгляд и промолчала в ответ, губы поджаты, выражение лица терпеливое – то, которое Мария терпеть не могла, что еще больше приводило ее в бешенство.

Неделя выдалась тяжелая. Женщина, у которой работала Мария, вдвое урезала ей жалованье, и это означало, что придется искать другую работу. Скорее всего, где-то далеко. Мария обрушила на Маргариту всю злость, которая скопилась за последние дни.

Ох уж эта проклятая Маргарита Сенес! Всегда и во всем идеальная, безупречная, ловкая. Ей все нипочем, и что бы ни происходило, она принимала это с улыбкой на устах. Мария заорала на Маргариту.

– И близко к ней не подходи! Это не твоя дочь, а моя! Ты поняла? Оставь Анжелику в покое. Она моя!

Старушка выслушала ее, не проронив ни слова. В какой-то момент ей надоело. Маргарита была высокой, крепкой женщиной. Она схватила Марию, потащила в дом и велела подниматься наверх.

– Пойдем, я покажу тебе Анжелику. Давай, поднимайся.

Девочка пластом лежала на кровати, все лицо было покрыто тонким слоем меда. Под золотистой вуалью проглядывала ярко-красная кожа, кое-где бордовая. Рука и нога обездвижены.

Мария прикрыла рот ладонью. Вопль ужаса застыл где-то в горле. Она бросилась к дочери, хотела прижать ее к себе, прикоснуться. Но Маргарита преградила путь и покачала головой. Мария выкручивалась, пытаясь пробраться к своей девочке. Она хотела объяснить Анжелике, как сожалеет, что ее не было рядом, что она не смогла предотвратить беду, что недостаточно хорошо приглядывала за ней.

Слезы скатывались по лицу. Она так ни разу и не взглянула на свою дочь, проплакала в тишине все то время.

Она спустилась вниз, не спеша, шаг за шагом. Несколько раз Маргарите даже пришлось поддержать Марию, чтобы она не упала.

– Она еще маленькая, она не может оставаться одна. Она всего лишь ребенок.

Ребенок. Это слово мучило ее, пульсировало в голове, будто кровоточило. Что Маргарита сделала с ее дочерью? Та заверила, что раны заживут и ожоги от многих часов, проведенных под августовским солнцем, тоже. Мед в таких случаях творит чудеса. Нет лучшего средства для восстановления кожи. А вот в остальном… Мария знала, что душевные раны – намного серьезнее. И у Анжелики их уже слишком много. Осознание того, что виной этим рубцам на сердце – она сама, любящая Анжелику больше жизни, вынести она не могла.

Она уже не плакала. Те времена прошли. Она поняла, что слезы не помогают, но она приняла решение и в тот же вечер собрала свои вещи. Спустя два года она вышла замуж, а на третий год вернулась забрать Анжелику к себе.

Мария поднялась с кровати. Заснуть все равно не получалось. Накинула халат и застыла на месте, схватившись за сердце. Боль была нестерпимой, так что дыхание перехватывало. Она вгляделась в темноту за окном. Нет, это была не боль… это было чувство глубочайшей тревоги.

Что это был за день? Она бросилась на кухню, где висел календарь. Сколько дней прошло с тех пор, как дочь вернулась на Сардинию? От клокотания в груди она содрогнулась и поднесла руку к горлу.

А вдруг с ней что-нибудь случилось?

«Тебе надо было бы меня послушаться, доченька. Не стоило возвращаться в это богом проклятое место».

Анжелика встала, глаза устремлены в глаза Николы.

– Кто-то стучал в дверь, чтобы я проснулась.

Он провел рукой по волосам, затем, не спрашивая позволения, отправился на кухню, сел на стул. Перед ним стояла чашка кофе. В воздухе витал аромат – дома, уюта, семьи.

– Никакого следа не оставил. Видимо, перелез через ограду. Не думаю, что он проник со стороны пляжа. Я все осмотрел кругом, вроде все в порядке. Но я не знаю, вдруг он что-то унес.

Он отхлебнул кофе, который Анжелика только что поставила перед ним.

– Сейчас все проверяет полиция. Тебе нужно будет подписать протокол. – Он замолчал, чтобы она поняла всю серьезность произошедшего. – Чуть позже зайдет плотник. Сменит замки.

Он поднялся и подошел к стеклянной двери. Затем повернул ручку и собрался выйти.

– Кто мог такое совершить?

Анжелика схватила его за рукав. Хрупкие пальцы, вцепившиеся в ткань рубашки, были красноречивее слов и взглядов.

Никола взглянул на ее руку. Болван. Непроходимый тупица.

– Все позади.

В нем зрела мысль, кто бы это мог быть, кому было выгодно до смерти напугать Анжелику, но он силой воли прогнал от себя любые подозрения. Он не хотел об этом думать, уж точно не сейчас.

Никола сосредоточился на Анжелике.

И это было ошибкой.

Больше всего его поразило то, что это он пытается унять дрожь в руках и испуганно смотрит на бледную улыбку на лице Анжелики.

Она всегда была смелой.

Смелость – одно из тех качеств, что восхищали его в ней еще в детстве, и продолжали восхищать теперь, когда она стала женщиной, но эта смелость обрела новую, иную силу. То, что было лишь на уровне намеков, обещаний, выражалось в уверенности на ее лице.

Он протянул руку и взял ее ладонь. Он нежно касался ее пальцев цвета слоновой кости. Кожа Анжелики на фоне его кожи казалась еще светлее. Их глаза встретились. Тепло, легкий трепет. Но вдруг она отпрянула от него.