Мизерере - Жан-Кристоф Гранже

Сильвен Франсуа моргнул. В глазах у него промелькнул страх. Волокин улыбнулся ему. Он знал, почему парнишка испугался. Мальчик, состоящий на попечении социальных служб, как в зеркале, увидел в глазах легавого такую же, как у него самого, географию мозга. Внутренние участки, отвечающие лишь за инстинкт, страх, насилие. Примитивный мозг, занятый только выживанием, в конечном счете оборачивающийся конкретной, эффективной, беспощадной жестокостью.

Мозговая география волчонка.

Вот уже полчаса Касдан ждал перед церковью Нотр-Дам-де-Лоретт. Он кое-как, въехав на тротуар, припарковался на огибающей церковь улочке, внеся свою долю в царивший в квартале хаос. Он заранее послал русскому эсэмэску, предупредив, что едет за ним. Не получив ответа, отправил второе сообщение, что уже ждет его перед церковью. Но ответа по-прежнему не было.

Касдан уже снова взялся за трубку, когда Волокин вышел из церкви. В спортивной куртке и с ягдташем через плечо он походил на активиста движения за переустройство мира — такие ошиваются возле церквей с сумками, набитыми листовками, и вербуют себе сторонников.

Сумасброд спустился по лестнице, перепрыгивая через ступеньки.

Когда он устроился на пассажирском сиденье, Касдан взорвался:

— Ты что, вообще мобильный не слушаешь?

— Извини, папочка. Важное совещание. Я только сейчас проверил сообщения.

— Есть новости?

— Ага, только не те, каких я ждал.

— В смысле?

— Сильвен Франсуа не убийца. К тому же он носит сороковой или сорок второй размер.

— Тогда в чем дело?

Волокин изложил суть дела. Страх Гетца. Еl Ogro. Разговоры о чудовище, которое похищает детей из-за их голосов.

Касдан не увидел в этих сведениях ничего стоящего:

— Чушь собачья.

Волокин извлек свой походный набор для косяков. Касдан проворчал:

— Ты не мог бы сделать передышку?

— Мне это полезно. Езжайте. Здесь повсюду легавые.

Касдан тронулся с места. За рулем он успокаивался, а ему это было необходимо.

— А что у вас? — спросил Волокин, склонившись над папиросной бумагой.

— Я нарвался на двух единственных в мире священников-криминологов.

— И что нам это дает?

— Дурацкие, но заразные теории.

— Например?

Касдан не ответил. Он поехал вверх по улице Шатоден до станции метро «Каде», затем свернул направо, на улицу Сольнье. У него была цель. Несколько сотен метров он ехал по улице Прованс против движения, словно у него был спецсигнал и настоящее удостоверение полицейского. Добравшись наконец до улицы Фобур-Монмартр, густо запруженной прохожими, остановился перед «Фоли-Бержер».

— Почему здесь? — спросил Воло, доводя до совершенства и без того уже безупречный косяк.

— Из-за толпы. Лучшего прикрытия не придумаешь.

Русский согласился, закуривая самокрутку. Клубы ароматного дыма заполнили салон. На самом деле для Касдана это было особенное место. В конце шестидесятых он влюбился в танцовщицу из «Фоли-Бержер». Эти воспоминания со временем не померкли. Как он в полицейской форме ждал ее в патрульной колымаге. Как она после выступления, все еще с блестками на груди, садилась к нему в машину. И ее вечные отговорки. Она была замужем. И не любила ни легавых, ни парней на мели…

Касдан молча улыбался. Воспоминания убаюкали его. Он уже в том возрасте, когда любой парижский квартал связан для него с памятным событием.

— Обхохочешься, — ухмыльнулся Воло. — Курю я, а вставляет вас.

Армянин очнулся от воспоминаний. В машине висела плотная дымовая завеса. Ни зги не видно.

— Не опустишь стекло со своей стороны?

— Легко, — ответил русский. — Так что за теории?

Касдан повысил голос, чтобы перекричать гул толпы, заходившей в театр:

— Оба священника подметили любопытную деталь. В общем-то вполне очевидную.

— Что за деталь?

— Отсутствие мотива. Не было причин устранять Гетца. Я повелся на твои россказни о педофилии, но никаких доказательств мы не нашли.

— А политический след?

— Одни догадки, ничего конкретного. Даже если допустить, что бывшие генералы устраняют лишних свидетелей, хотя и само по себе это дикость, к чему им все так усложнять? Увечья, надпись и прочее.

— И что дальше?

— Кюре выдвинули версию о серийном убийце. Которому не нужен особый мотив, он получает удовольствие от убийства.

Волокин уперся каблуками в приборную доску:

— Касдан, нам известно, что их несколько. И что это дети.

— Знаешь, Фрейд что-то говорил о том, как нас зачаровывают маленькие дети и большие преступники. Наши маленькие дети вполне могут оказаться большими преступниками. Одновременно.

— Еще вчера вы и слышать не хотели о том, что ребенок может быть жестоким.

— Для полицейского самое главное — гибкость мышления. Священники навели меня на мысль. Преступления следуют определенному ритуалу. И этот ритуал совершенствуется. Гетца убили болью, проколов барабанные перепонки.

Так же поступили и с Насером, но в его случае добавились новые страшные детали. «Тунисская улыбка». Отрезанный язык. Кровавая надпись. Убийца или убийцы говорят с нами. Их послание усложняется.

Волокин выпустил в окно длинную струю дыма, похожую на ящерицу.

— Поподробнее.

— В одном из четырех хоров, которыми руководил Гетц, есть два-три мальчишки, вроде такие же, как все, а на самом деле — другие. Бомбы замедленного действия. Их смертоносный заряд срабатывает от какого-то сигнала. Что-то в Гетце превращает детей в убийц. Это «что-то» имеет огромное значение: теперь нам придется по-другому взглянуть на самого Гетца, лучше изучить его, пока мы не определим, что в нем и его поведении вызвало подобную реакцию. В самом чилийце, в его личности, профессии, действиях кроется некий знак, некая деталь, которая побудила детей к убийству. Когда мы обнаружим этот знак, мы вплотную подойдем к тем, кого ищем.

— А Насер?

— Возможно, в нем тоже есть тот же знак. Или преступный заговор по неизвестной нам причине включал в себя маврикийца. А может, Насера убили, потому что он что-то видел. Но теперь убийцы будут следовать своим путем. Машина запущена.

— А если этот сигнал — какая-то вина, преступление? И это возвращает нас к моей первоначальной теории о мести.

— Вот только за два дня мы так и не нашли доказательств того, что Гетц в чем-то провинился.

— Пусть так. У вас есть идеи получше?

— Я думаю о музыке.