Мизерере - Жан-Кристоф Гранже

Не нужно быть судмедэкспертом, чтобы обнаружить эти увечья. Пустые глазницы плачут кровавыми слезами. Залитый кровью рот превращен в разверстую рану, тянущуюся от уха до уха. Кулаки жертвы сжаты. Если следовать логике убийцы, легко догадаться, что они скрывают. В правой руке язык. В левой — глаза. Или наоборот.

— Похоже, его убили во второй половине дня, — пояснил Верну. — И ни одного свидетеля. Такая бойня в церкви — и никто ничего не видел. Надо думать, днем здесь никого не бывает.

Волокин и Касдан подошли к телу. Верну простер руку:

— Стойте. Не то наступите на самое главное.

Оба сыщика замерли. У их ног на черном паркете виднелась кровавая надпись:

Тебе, Тебе единому согрешил я и лукавое пред очами Твоими сделал.[11]

Фраза была дугой развернута к нефу, словно предназначалась верующим, которые соберутся в церкви. Волокин подавил дрожь. Тот же почерк, что и в квартире Насера. Округлый. Старательный. Как из прописей. Детский почерк.

— Значит, серия, — пробормотал Верну у них за спиной. — Хренова серия.

Касдан обернулся к нему:

— Что-нибудь удалось найти?

— Пусто. Но есть новость и похуже.

Волокин подошел поближе. Ему хотелось узнать, что могло быть «похуже».

— Мне звонили, — прошептал Верну. — Пытались давить на меня.

— Кто?

— Контрразведка. Служба госбезопасности. Говорят, это их дело. Уже произвели обыск у Гетца.

Касдан и Волокин понимающе переглянулись: жучки.

— Они заберут у меня расследование, — продолжал Верну с холодной яростью. — И я, черт побери, даже не узнаю почему. А все-таки я с самого начала был прав: за всем этим стоит политика.

— Уж скорее похоже на ритуальные убийства, — заметил Волокин.

Верну взглянул на него. Отер лицо ладонью и обратился к Касдану:

— В этом вся загвоздка. Явно дело рук серийного убийцы, и в то же время тут замешана политика. Я уверен.

— Что известно о священнике? — продолжал армянин.

— Пока ничего. Только начали опрашивать его окружение.

Волокин заметил смуглого седоволосого коротышку, укутанного, словно сигара в обертку, в непромокаемый плащ. Под мышкой он держал портфель. Нечто вроде лейтенанта Коломбо, который, похоже, посреди этой бойни чувствовал себя вполне непринужденно. Наверняка судмедэксперт.

Оставив Верну, Касдан направился к нему. Волокин оказался в одиночестве. И снова стал изучать церковь. Это место выбрали не случайно. Оно предназначалось для очищения и прощения. Убийство и на этот раз олицетворяло искупление. Подняв глаза, он заметил крест из красной меди, возвышавшийся посреди алтаря. В лучах света он отбрасывал медовые отблески. Вся сцена представляла собой картину. Голое тело и этот крест составляли единую вертикальную композицию. Все вместе вызывало в памяти тревожные полотна Эль Греко.

Волокин подошел к Касдану, говорившему с Коломбо. Он расслышал последние слова доктора:

— Та же песня, что и с первыми двумя.

— Ему проткнули барабанные перепонки?

— Думаю, да.

Медик говорил с испанским акцентом, напоминавшим опереточное сюсюканье, довольно забавное, но Касдан не улыбался:

— А увечья?

— Убийца не вырезал язык, как у индийца. Он вырвал глаза. И опять уже у мертвого. Ты, верно, догадываешься, что у него в каждой руке по глазу. Плюс «тунисская улыбка». Но это, по-моему, так, для антуража.

— Антуража?

— Ну да, чтобы усилить ужас целого. И ему это удалось. Как по-твоему?

Волокин бросил взгляд на жертву, заставив себя всмотреться в жуткую рану на лице. Черный оскал от уха до уха. Он не решился сказать Касдану — для него это было бы слишком, — но он чувствовал за этой улыбкой что-то детское, клоунское, только в стиле ужастика.

— А что ты скажешь об увечьях? — спросил Касдан. — Работа профи?

— Вовсе нет. Скорее жестокого дикаря. К тому же сделанная в спешке. Убийца и не пытается изощряться. Все, чего он хочет, — вырвать то, что связано с кровавой цитатой. «Лукавое пред очами Твоими сделал…»

— Это все?

— Нет. У меня для тебя хорошая новость. Похоже, тест на металлизацию у предыдущей жертвы кое-что дал.

— В ушах?

— Нет, во рту. На месте отрезанного языка выявлены следы металлизации. Их сейчас изучают. Я получу результаты вечером. Самое позднее завтра утром.

— Супер. Дашь знать?

— Ясное дело, дружище. Но за это вечером тебе снова придется меня угостить.

Касдан наконец улыбнулся:

— Вижу, ты вошел во вкус, негодник! Успокойся, принесу тебе пирожков. Позвони мне, когда закончишь вскрытие.

Армянин направился к криминалистам, толпившимся справа от алтаря. Русский последовал за ним. Касдан явно чувствовал себя здесь как акула в глубоких водах океана. Он обратился к одному из экспертов. Тот опустил капюшон, обнажив продолговатую седую голову.

Когда Воло подошел к ним вплотную, он как раз говорил:

— Напоминает кусочки паркета, но это не так. На мой взгляд, здесь то же дерево, что и на первом месте преступления.

— А на бульваре Малерб, где убили индийца, ты ведь тоже его нашел?

— Точно, в коридоре.

— Той же породы?

— Скажу через пару часов.

«Космонавт» вернулся к своим коллегам, суетившимся среди фотографических вспышек. Каждый раз сноп света превращал призраки из позитивов в негативы. Они чернели и тут же опять становились светлыми. В этом святилище их мгновенная трансформация казалась чудом. Вспышки святости, мелькавшие в храме сумрака.

— Все, валим отсюда.

Как верный пес, Волокин последовал за хозяином. В душе русский улыбался. Ведь он один владел стоящей информацией о месте преступления.

Они прошли через портал, украшенный медальонами из базальта. На площади перед церковью полицейские еле сдерживали растущую на глазах толпу. Над рядами зевак торчали камеры со знакомыми логотипами: TF1, I-TELE, LCI, FRANCE 2… У некоторых через плечо висели магнитофоны с цветами крупнейших радиостанций: RTL, EUROPE 1, NRJ.

Значит, свора почуяла добычу. Наконец-то. Журналисты пытались прорваться сквозь кордон, вопя о «свободе прессы» и «праве на информацию».

Волокин ощущал себя странно легким, свободным, ничем не стесненным.

Массмедиа вступили в большую игру.

Но никто пока не знал, что настоящими следователями в этом деле были два безымянных изгоя.

— Если вы еще не догадались, эта надпись тоже из пятидесятого псалма. Из «Мизерере».