Врангель. Последний главком - Сергей Карпенко

— А почему из Ставрополя отправлены?

Гневного звона в голосе барона, похоже, поубавилось.

Ответил не без натуги:

— Деникин с полевым штабом отбыл на фронт. Во Вторую дивизию Боровского, как я понимаю...

— Нет бы к нам заехать! Полюбовался бы, до какой степени дивизию измотал. Да огнеприпасов бы привёз. Не-ет, тут определённо интриги... Кто-то против меня настраивает. Но я этого безобразия терпеть не стану...

Баумгартен тревожно прислушивался к себе: черепная коробка быстро наливалась тупой болью, руки и ноги слабели. Яркость солнечных пятен, шевелящихся на клеёнке, широкой резной скамейке и отштукатуренной стене, стала невыносима. Подняться из-за стола и пройти в дом — совсем невмоготу... А потому не стоит тратить силы на попытки урезонить «Пипера». Всем, кому довелось узнать его, слишком хорошо известно: мгновенно вспыхивает, мгновенно и гаснет. И не разберёшь, когда от сердца все эти бури, а когда от головы. Сам как-то сразу к ним приспособился. Перестало коробить и кидаемое презрительно слово «момент»... Хотя Романовский, даже при всей его невозмутимости — скорее всего, чисто внешней, — вряд ли будет долго терпеть такое.

— Только не надо ссориться со штабом, Пётр Николаевич...

— Вот чего никогда не боялся, так это ссориться с «моментами» ради пользы дела. На мне ведь ответственность за казаков. Ведь мне, а не им, вести их в бой... И без того казаки, сам говоришь, недовольны моим назначением... Почему же их доблесть должна идти псу под хвост из-за интриг штабных бездарей? Наш участок — самый большой, противник — самый сильный, дивизия измотана вконец, потери огромные... И хоть бы одну благодарность объявили! Тем более раз огнеприпасов доставить не могут...

По спине и ногам Баумгартена пробежала леденящая волна озноба. Страстные слова командующего загудели в ушах, как в порожней бочке...

— Вот что, Александр, ответить Романовскому нужно так...

Врангель, поостыв, заметил наконец, что начальник штаба не в себе. Не успел выспаться? Живот так расстроился? Да нет, как бы не хуже: бледный как смерть.

— Ты что, Александр? Нездоровится?

— Температура, кажется...

— Ну так померь и выпей аспирину.

— Если б ещё они у нас были, термометр и аспирин...

— Миром Господу помо-олимся-а-а.

— Го-осподи, поми-илу-уй... — Голосистый хор из дюжины казачек ладно поддержал возглашение.

К душным ароматам ладана и горящего лампадного масла густо примешались терпкие запахи, источаемые кожей чувяк и ремней, овчиной снятых папах и сукном черкесок, обильно пропитанным потом. Просторную Петропавловскую церковь, оштукатуренную и побелённую, плотно забили казаки. Женщины стоят позади мужчин. Вырядились, как на праздник: шёлковые и кашемировые платки, шерстяные кофты и юбки — самых ярких цветов. Малые дети держатся у подолов и ведут себя смирно. Взрослые сосредоточенно крестятся. Иные, опустившись на колени, истово припадают лбом к каменным плитам. Молоденький дьякон с жиденькой светлой бородкой читает Великую ектению певуче и с необычайным вдохновением. Голос чистый и высокий, почти девичий.

— Господи, поми-илу-уй...

...Не раз атаман принимался за общим столом расписывать красоту станичного храма, выстроенного в аккурат перед Великой войной вместо вовсе обветшавшей деревянной церкви. И нахваливать задушевное чтение дьякона, который теперь служит за всех: и за обоих священников, убитых большевиками, и за псаломщика, сбежавшего с этими христопродавцами. Убили за отпевание расстрелянных казаков, коих сами выбросили на свалочное место и запретили, ироды, хоронить по-людски... Пока, наконец, прямо не пригласил Врангеля посетить службу.

Пронырливый Гаркуша — к нему вернулся голос, оказавшийся зычным и весёлым, — один на один внёс ясность: казаки петропавловские гадают, отчего это начальство не заходит в храм Божий, а на иных и вовсе сомнение напало, православный ли, коль фамилия нерусская.

Возмутился про себя Врангель... До чего всё-таки дремучий народ, эти казаки! Но, поразмыслив, признал своё упущение. Что правда, то правда: работает как лошадь, замотался по фронту и не сообразил сразу, как важна популярность не только в частях, но и среди населения. Тут одним молебном по случаю освобождения станицы от большевистского ига не отделаешься. И, кстати, добрым отношением попов пренебрегать тоже не следует: газеты сюда теперь не доходят, одни только проповеди и могут очистить мозги и души от большевистской заразы, указать священные цели борьбы и новых вождей... Ведь именно эти люди, простые и необразованные, но здоровые духом и верные традициям дедов, за Великую войну принесли немалые жертвы ради России, а теперь благословили своих сынов на борьбу с большевиками. Снарядили за свой счёт, дали коней и отправили в его дивизию. Доверили ему их жизни.

Слава Богу, в дневное время, когда дьякон отпевает погибших, пропадает на позициях: ходить на отпевания было бы совсем невмоготу. С детства, со смерти брата Всеволода, не переносит отпеваний и панихид.

Прийти на субботнюю всенощную, сокращённую до будничной вечерни, время нашлось. Хоть не успел к началу, но, сразу расступившись, ему и штабным освободили место перед самым амвоном...

...Смиренность богослужения и строгие взгляды святых, устремлённые на него с недописанного иконостаса, умерили негодование и осадили злую обиду. Захотелось думать о чём-нибудь добром и светлом. О детках... Как они там в Ялте? А вдруг большевики всё же вернутся в Крым? Не дай Бог! Имя его — начальника дивизии в Добровольческой армии — наверняка уже известно этой сволочи...

Добрые мысли посещали, но не задерживались.

Мрачные, темнее икон, лица казаков, наполненные слезами бабьи глаза и тихая, какая-то загробная, печаль стариков заставляли думать об ином...

Ничего из флангового удара не вышло. Бригада Науменко, обойдя с востока балку Глубокая, сбила малочисленные заслоны «товарищей» и бросилась в тыл Михайловской. Не встретив сопротивления, достигла железнодорожной ветки Армавир — Туапсе, пересекла её у станции Андрей-Дмитриевка и устремилась к правому берегу Лабы, оказавшись в ближайшем тылу Михайловской группы. Но даже этот успех его конницы не побудил большевиков начать отход. Лишь загнули сбой правый фланг, а затем, подтянув бронепоезд, два броневика и пехоту, перешли в наступление. Науменко — во избежание, как сам объяснил, лишних потерь — предпочёл в бой не ввязываться и отвёл бригаду на исходные позиции.

Единственным успехом — впрочем, немалым — можно считать захват обоза, где нашлись винтовочные и артиллерийские патроны.

Да бригадные разведчики успели опросить жителей и ещё, пока их не порубили казаки, нескольких пленных из местных иногородних. Как выяснилось, «главковерха» Сорокина с его штабом давно уже нет в Михайловской: 4 сентября, по-большевистски — 17-го, приказал всем частям отходить на юго-восток, к Невиномысской, и исчез. Какие-то пехотные «колонны» из состава Михайловской группы снялись и ушли. Как и группа какого-то «товарища» Жлобы численностью до 20-ти тысяч: оголила фронт под Армавиром и направилась неизвестно куда. Понятно теперь, почему Дроздовскому так легко удалось взять город. И другое понятно: основные силы Армавирской группы, вопреки победным сводкам штаба армии, не разгромлены.