Врангель. Последний главком - Сергей Карпенко

Они что, Деникин с Романовским, издеваются?! Сами-то раскатывают по Красной улице в автомобилях! Ведь не просит же он невозможного: аэропланов и броневиков. Не просит и пополнений. Слава Богу, казаки ежедневно десятками являются из освобождённых станиц, с конями и оружием. Особенно много добровольцев дала Петропавловская. Но времена, когда можно было воевать без патронов, давно канули в Лету. Так что указания озаботиться захватом огнеприпасов противника «моменты», умники эти, пусть дают самим себе. Ведь это значит одно — жертвовать людьми без счёта. Всю Великую войну только этим и занимались. Известно, чем кончилось... Упадёт боевой дух у казаков — ни побед не добудет, ни дивизию за собой не сохранит.

Отвинтив крышечку фляжки, сделал несколько глотков: вода солоноватая — здешняя вся такая — и слишком тёплая, чтобы утолить жажду. Арбуза бы сейчас... По приказу станичного атамана натаскали полный дом арбузов, и теперь их блестящие чёрно-зелёные бока выглядывают откуда ни попадя, соблазняя скрытой внутри сладостной влагой... Нет, определённо раскормят его в этой Петропавловской — ни одна лошадь не выдержит. Копчёные гуси особенно хороши: нежные, сочные, душистые.

А сегодня, насипел Гаркуша — весьма сметлив и проворен оказался хорунжий, — ждут его в правлении старики: станичный сбор Петропавловской постановил подарить ему коня с седлом. Шашку кавказскую — кривую, вдеваемую в ножны вместе с эфесом по самую головку, как вот у Топоркова, только серебра побольше в отделке — уже поднесли в первый же день после освобождения. И крестным ходом встречали, и почётным стариком станицы выбрали. Побеждай он — почести были бы слаще арбузов, а так — позорище одно... Кстати, не забыть старую драгунку отправить с оказией Олесиньке на сохранение. Так оно вернее.

— Даю двое суток, чтобы оправиться. Хватит, Сергей Михайлович?

Глаз Топорков не поднял. Чего тут скажешь? Оправиться — в смысле расправить черкеску, подтянуть ремень и сбегать по малой нужде — и пары минут хватит... А вот в смысле привести в порядок — вычистить и подремонтировать коней, а казакам отмыться от въевшейся грязи, вшей передавить да выспаться — так и недели, по нынешнему состоянию, мало будет. Да разве ж начальство — хоть Эрдели, хоть Врангель, хоть кто — даст? Ну а сволочь красная не даст тем паче.

— Слушаюсь, ваше превосходительство.

— Я им не задница какая-нибудь!

Жилистый кулак Врангеля с грохотом припечатал ворох телеграмм к столешнице. Подпрыгнула, зазвенев, не убранная после завтрака посуда. Остатки молока из свалившегося глиняного кувшина выплеснулись на цветастую клеёнку. В растворенном окне летней кухни показалась и тут же благоразумно исчезла вихрастая голова Гаркуши.

Остатки вчерашней злости, видно, ещё не выветрились, предположил Баумгартен. Но жалеть, что не повременил с докладом, не приходится: во-первых, телеграммы — «вне всякой очереди», а во-вторых, оперативная сводка штаба армии на 8 часов утра совершенно меняет дело. Нужно лишь переждать вспышку баронского гнева. И даже не замечать её.

Утопив взгляд в молочной лужице, полковник не видел ни ходуном ходящих тугих желваков, ни округлившихся искрящих глаз, ни размахивающих длинных рук.

— Ежели я не «первопоходник», так об меня можно ноги вытирать!? А части-то мои зачем позорить? Разве я могу им такое в приказе объявить?

В сводке живописались взятие «доблестными частями ген. Дроздовского» Армавира и «полное поражение» Армавирской группы противника. Вполне благожелательно говорилось о действиях Покровского и Боровского. А об очередной неудачной попытке их дивизии овладеть Михайловской сообщалось сухо и кратко. В приказе Деникина всем начальникам дивизий, кроме Врангеля, объявлялась благодарность и ставились новые задачи. Ему — прежняя, но с особым нажимом, чего раньше не было, на «всемерное ускорение». В личной телеграмме Романовский от себя добавил: в самом скором времени вернётся Эрдели и явится возможность «отдохнуть». Понимай как знаешь.

Временно командующий дивизией, конечно, понял по-своему: им недовольны и намекают на отрешение от должности. Каждый бы так понял, признал Баумгартен. Но далеко не у каждого такое обострённое самолюбие, как у барона Петра Врангеля. И такая вспыльчивость. Чуть не разнёс вдребезги ни в чём не повинный стол... Хотя есть чему посочувствовать: во вчерашней атаке 2-я бригада потеряла до трети состава, убитыми и ранеными выбыло до половины офицеров...

...Врангель и сам весь вчерашний вечер походил на тяжело раненного: худое лицо помертвело, губы едва разжимались, смотрел в одну точку. Разбор операции отменил.

Однако отменить постановление станичного сбора Михайловской было не в его власти. Приветливость, с какой встретил стариков, могла обмануть разве слепого. На подведённого кабардинца — хотя невысокого, но отличных форм, тёмно-гнедого, с чёрными гривой и хвостом, посёдланного казачьим седлом и со сбруей алого ремня — едва взглянул. Отобедать вместе, раз положено, стариков пригласил, но за столом сидел как чужой. И скоро удалился, сославшись на срочные дела.

Только к ночи пришёл в себя. Сосредоточенно, не перебивая, выслушал доклад Баумгартена и его аргументы: большевики часто не выдерживают глубоких охватов, впадают в панику, управление нарушается, самые нестойкие отряды самовольно покидают позиции... И после тяжёлого раздумья принял-таки его предложение: сосредоточить главную массу сил на левом фланге, нанести удар в обход Михайловской с востока и тем побудить группу противника к отходу. В операции могла участвовать только 1-я бригада: 2-й требовалось не меньше трёх суток, чтобы оправиться.

Оперативный приказ составили вместе с вызванным срочно Науменко: ему выполнять. Тактической смётки и упорства, как быстро убедился Врангель, у того обнаружилось куда меньше, чем умения нравиться. А потому пришлось разбираться в путанице свежих сводок разведки о противнике, обговаривать меры по обеспечению скрытности и надёжной связи летучей почтой, продумывать возможные варианты развития операции. Командир бригады всё тщательно записывал в полевую книжку.

За папиросами ни Баумгартен, ни Науменко ни разу не потянулись даже машинально: разрешения у некурящего барона, как сразу поняли в штабе, лучше не спрашивать. Остатки кофе из блестящей жестяной банки «Жорж Борман» сразу выскребли до дна, так что со сном пришлось бороться с помощью арбузов. Животы набили под самое горло — ни вдохнуть, ни выдохнуть.

Проводили Науменко, когда уж заголосили первые петухи. И долго ещё бегали в дальний угол атаманского сада, в скрипучую деревянную уборную, по очереди... Бдительные собаки даже устали лаять.

Потому и поднялись поздно. Завтрак приказали накрыть на воздухе. Совсем лёгкий: молоко, творог и оладьи...

...Баумгартен проснулся разбитым. Горло не саднило, нос не прохудился, так что оставалось грешить на арбузы... Вдруг стало слегка познабливать, заслезились глаза. По обескровленным до меловой белизны щекам пот проложил влажные дорожки.., С трудом заставляя себя сосредоточиться на словах командующего, извлёк из бокового кармана мундира серебряные часы петербургской фирмы «Николай Линден». Пальцы слушались плохо. Десятый уже. По времени, Науменко должен начать...