Возвращение Эмануэла - Клаудиу Агиар

Дальше последовала пауза. Человек в темных очках спокойно укладывал свои инструменты в черную сумку Кажется, только закончив протирать линейку для битья, он вспомнил, что я все еще лежу на полу Бросив на меня многозначительный взгляд и тем самым дав понять, что место для разговора на такую тему не подходящее, вместо ответа на сделанное ему предложение, он отрезал:

— Договорим позже в ресторане, подожди меня там, ладно?

Старик с сигарой вышел, и я вновь остался с человеком в темных очках и еще двумя полицейскими, продолжавшими болтать, ни на что не обращая внимания. Один из них приблизился ко мне и попросил показать руки. Так как я, продолжая притворяться, не отреагировал на его слова, он уперся носком своего ботинка в мое плечо и перевернул меня на спину. Теперь ему все было видно и он мог, профессионально оценив работу, высказать свое мнение:

— Руки что надо. Твой метод — просто восьмое чудо света. Кроме того, для таких ребят вытерпеть эти удары линейкой все равно, что выпить чашечку кофе, потому что черные не умирают. Они подыхают, только когда подходит их срок.

Однако другой полицейский, сидевший положив ноги на стол, промычал со своего места:

— Никакого чуда. А для парня это развлечение. Мой отец рассказывал: чтобы выучить таблицу умножения, ему довелось получить немало таких ударов. Он говорил, что от них не остается ничего, кроме мозолей, а руки становятся только крепче.

Человек в темных очках, приводивший в порядок провода на другом столе, раздраженно запротестовал:

— Ты завидуешь. Потому что только я умею пустить кровь, не оставляя следов. Нет такого медицинского обследования, которое могло бы их обнаружить. Это лучший способ заставить их раскрыть рот!

И вдруг он взял меня в свидетели:

— Не так ли, креол?

Я промолчал. Но именно в то мгновение мне захотелось признаться в дружбе с Блондином. Откуда взялось такое неожиданное желание? Я и сам не знал. Еще совсем недавно Блондин заставлял меня совершать скабрезности, о которых я старался забыть любой ценой. Зачем в таком случае объявлять себя его другом? Правда, однако, заключалась в том, что чем больше я пытался вытравить образ Блондина из своей памяти, тем больший вес обретали его справедливость и доброта, проявленные по отношению ко мне. Я вспомнил его лицо, его грубый юмор, наглый хохот, даже странное обращение с Жануарией, о которой он, к моему удивлению, ничего не хотел слышать. Затем мне пришло в голову, что Блондин был единственным человеком, способным подтвердить полицейским, что я рассказал им правду. Получалось, что нужно было найти способ приблизиться к Блондину. Блондин, подумал я тогда, мне снова просто как подарок с неба свалился.

Так как было совершенно очевидно, что эти люди готовились продолжить пытку, но с использованием других методов, я выговорил, что хочу видеть шефа и кое-что ему сказать. Человек в темных очках, продолжавший возиться с проводами, вылезавшими из ящика стола, почти бегом бросился ко мне и, положив руку на мое плечо, удовлетворенно, и даже победно, заулыбался:

— Очень хорошо! Наконец-то ты начинаешь себя вести как приличный человек. Конечно же, лучше быть живым героем, чем мертвым!

Он нагнулся и помог мне встать. Опираясь на его плечо, я, шатаясь, сделал несколько шагов. Дверь открыл другой полицейский, и мы вернулись в кабинет, где меня около получаса назад били линейкой.

Обладатель холеных рук продолжал читать свои отчеты. Увидев нас, он слегка повернул стул, и человек в темных очках мгновенно произнес:

— Он решил рассказать все, шеф!

Шеф подвинулся вперед и наклонился к столу в ожидании моих признаний. Я же не знал, с чего начать. Подождав несколько секунд в надежде, что мысли сами улягутся в моей голове, я подметил, что шеф сделал знак человеку в темных очках, чтобы тот покинул кабинет. Мы остались вдвоем. Шеф, возвышающийся над столом, опираясь локтями на разбросанные бумаги, обратился ко мне:

— Очень хорошо, приступим к делу.

Руки дрожали так, как будто в них пульсировала вся моя кровь. Я глубоко вздохнул и, сдерживая всхлипывания, не прекращавшиеся из-за сильной боли, сказал, что хочу признаться: здесь находится в заключении мой большой друг. Продолжить сразу не удалось, так как шеф перебил меня:

— Фамилия!

Я снова обрел контроль над собой и продолжил:

— Его зовут, если не ошибаюсь, Алешандри Белу, прозвище Блондин.

Лицо шефа исказилось от ярости и разочарования. Он вскочил со стула и прорычал:

— Как ты узнал? Это секретная полицейская операция, и всего несколько часов спустя после задержания этого бандита, ты, арестованный, узнаешь о ней? Как, черт возьми, это могло произойти? Выходит, ты друг знаменитости? Только этого не хватало! Где ты с ним познакомился?

Прежде чем я успел что-либо ответить, шеф снова заговорил:

— Почему ты оказался среди политических заключенных? Все не так! Просто сборище придурков!

Ничего толком не умеют. Все путают. Из-за них у меня ничего не выходит. Ну, ладно, посмотрим…

С этими словами он направился в соседнюю комнату, где находился человек в темных очках, по всей вероятности, продолжавший старательно заниматься приспособлениями для пыток. Долго ждать не пришлось. Он вернулся в компании своего помощника-мучителя и с самым циничным видом заявил:

— Очень хорошо! Ты абсолютно прав. Твое место не здесь, среди политических заключенных, потому что ты — обычный заключенный.

Сев за свой стол, шеф, прежде чем снова начать читать отчеты, буркнул:

— Давай, забирай его немедленно в тюрьму!

Я последовал за человеком в темных очках, который после того как провел меня через несколько дверей, передал старику, охранявшему множество висевших на гвоздях ключей с бирками. Ему было выделено отдельное помещение. Сопровождающий без церемоний втолкнул меня внутрь, добавив вдогонку:

— Этот целиком твой!

Пришлось немного подождать. Старик снял ключ с гвоздя и указал, куда идти. Вскоре мы остановились у камеры. Он открыл дверь, и я вошел. Ночь уже наступила, и кромешная темнота полностью ослепила меня.

Там, внутри, ночь оказалась намного чернее, чем можно было себе представить. Было настолько темно, что я ладонями закрыл глаза и убедился: зрения не лишился. Как только ноги переступили порог камеры, в нос ударил нестерпимый запах мочи, смешанный со всеми имеющимися в этом мире зловониями. Я был в отчаянии.

Попытавшись сделать еще один шаг, тут же наткнулся на тело, лежащее на полу Я попятился, но пинок (скорее, лошадиной, чем человеческой силы) настиг меня. Дело осложнилось, поскольку падая, я, как будто натыкаясь на удары лошадиных копыт, перелетел через третьего, четвертого, пятого и так далее и, в конце концов, с силой шмякнулся о холодную скользкую стену Она была будто вымазана какой-то липкой дрянью, напоминавшей тину. Когда я оперся о нее своими пораненными руками, показалось, что человек в темных очках вновь применил свою линейку. Острая боль прошла по всему телу. Тем не менее желание на что-то опереться победило страх получить очередной удар.