Метро 2035. Злой пес - Дмитрий Манасыпов

– Кого там нелегкая несет? – поинтересовался выступ на стене, прячущийся в тени барбакана, сделанного из закрепленного на двутавровых балках инкассаторского микроавтобуса. – Никак Хаунда к нам занесло?

– Йа… – мутант остановился, давая возможность рассмотреть себя. – Отдохнуть и поесть хочу.

– Пароль?

– А в ухо?

– Какой молодец…

Пароль, во всяком случае, для Хаунда, почему-то никогда не менялся. И почему-то самих караульных он не видел. Ни разу. Вот высунулся ствол откуда-то взявшегося древнего «дегтяря» с лентой – пожалуйста, смотрит на тебя, весь из себя наглый и ждущий возможности засадить пол-ленты, не меньше.

Внутри Карно организовал целый лабиринт, оставив прямой лишь направляющую рельсов. Да и ту перекрыл со всех сторон старыми вагонами, притащенными прогнившими «рогатыми» и прочим хламом. Саму направляющую закрывал внутренний пост из целого блока арбалетов, стреляющих не хилых размеров стрелами, смотрящий прямо на узкую калитку входа в стальных воротах.

И лабиринт из древнего хлама, высящийся в два этажа остатками седанов, паркетников и прочих авто-кадавров, удерживаемых врытыми столбами, стянутых тросами и колючкой. Захочешь – просто так не пройдешь, не перелезешь и не сбежишь. Карно шутить с незваными гостями не любил. И еще…

Хаунд втянул воздух, рыкнув. Будь ты хоть на девяносто процентов человеком, оставшиеся десять зверя возьмут свое. Как сейчас, когда он чуял дополнительную охрану ТТУ: бродящих между железно-ржавыми стенками лабиринта откормленных и покрытых кольчужно-кожаными попонами мертвохватов. Чертовых огромных кошек, появившихся в городе после первого десятка лет внутри Рубежа. Кошек, выглядящих как давно вымершие махайроды, саблезубые тигры миоцена. Дымчато-белые, с темно-серой полосой-гривой по холке, крохотным хвостом, клыками-саблями и странно умными желтыми глазами.

Мертвохваты стоили дорого, и все из-за одного свойства: котята, попавшие к людям, только-только открыв глаза, приручались. Причем до смешного легко.

Хаунда мертвохваты Карно не любили. Искренне и всей своей кошачьей душой. Готовы были подрать его на сотню маленьких Хаундиков, только щелкни пальцами, порвать его в клочья с ошметками. Зверь, спящий внутри мутанта, ощущал это яснее, чем если бы на стене ТТУ висел плакат «Хаунду входить опасно из-за лютой погибели».

И каждый раз, явно наслаждаясь моментом, его не впускали во внутренний коридор, дожидаясь появления серо-белых смертей на мягких лапах. Вот прямо как сейчас.

Проход вдоль рельсов был перекрыт пыхтящей стальной громадой, смотревшей на Хаунда бронеплитой с амбразурами и отвалом-тараном впереди. И намалеванным красным и голым оком. Оставалось принять правила игры и ждать окончания добродушной шутки, не вытаскивая даже «рихтера» – запах стали, а уж пороха тем более, заводил мертвохватов не хуже валерьянки.

Но… то ли что-то случилось, то ли настроение поменялось, но моторисса на базе ремонтного вагона откатилась практически сразу. Прямо вот иди себе, ушастый, тебя приглашают. Тянуть Хаунд не стал, переоценивать собственные силы – вещь глупая до тупизны.

Сто метров прямо и двадцать вниз по двум лестницам. Стальная дверь гермы, стук, скрип механизма, свет в лицо, плотно застегнутый плащ, душ дезактиватора и никакого полотенца, чтобы вытереть голову. Само высохнет, йа, грешно недочеловеку давать что-то полезное и нужное, сжигать еще потом придется.

– Оружие! – Борисов, зло косясь одноглазым лицом, украшенным затейливыми шрамами, обрезанного дробаша не опускал. Ствол глядел прямо на… на часть Хаунда, должную все-таки подарить в будущем наследников.

Сволота Борисов, кривой на правый глаз, урод, ненавидел Хаунда так сильно, как пятка ненавидит вылезший из подметки гвоздь. Есть с чего, йа.

– Журнал?

– А больше…

– Угомонись, Борисов. – Из караулки вышел Ткач, спокойный, подтянутый и еще больше поседевший. – Хаунд, ножи, топор, револьвер – все сюда.

– С чего такие предосторожности, майн фрейнд?

– Времена неспокойные.

– Так они чуть не четверть века неспокойные, Ткач, йа… – Хаунд не торопился. – Давно забираете вот так, на входе?

– Ты смотри, распереживался… – Борисов, кривя рожу, снова поднял обрез. – За душонкой есть чего-то гнилое, да, выродок? Боишься к честным людям без шпалера с мессерами заходить?

– Так то к честным, Борисов, а когда ты тут со своей двуствольной любовью, поневоле не по себе становится. У меня души нет, я ж дите сатаны-диавола, как поп ваш говорит, а вот твои паскудные мысли так и читаются по лицу.

– Ты ж пид…

– Борисов! – Ткач не выдержал, принимая у Хаунда все имеющееся оружие и уже опасливо косясь на руки гостя, нырнувшие внутрь плаща. – А на фига мне твоя игрушка?

Игрушка Хаунда, йо-йо, сине-красное, зависла в воздухе. Йа, иногда приходилось баловаться и такой фиговиной.

– Мало ли…

– Хаунд, ты нас за дебилов, что ли, держишь? Иди ты со своим шариком на нитке куда подальше! – Ткач, разозлившись, сплюнул. – В прошлый раз карандаши надумал сдавать, и такую же рожу корчил: мол, мужчины, нехорошо поступаете, дескать, если чо, чем отгонять мутантов или рейдеров – газовыми зарядами из задницы? Что ты за человек-то такой, а?..

– Так я и не человек, Ткач, чего ты… – Хаунд довольно блеснул клыками, убирая йо-йо в боковой карман. – А карандаш, при желании, страшная вещь. Борисов вон знает, да, Борисов?

– Ах ты…

– Борисов! – снова рявкнул Ткач. – Марш проверять внешнюю галерею!

Одноглазый прекрасно знал разницу между простым карандашом и хорошо заточенным карандашом от Хаунда. Черная заплатка на пол-лица красноречиво свидетельствовала об этом… натюрлих, глаз-то выбил именно Хаунд, поссорившись на почве крысятничества при дележе барахла, взятого с каравана переселенцев.

– Ты чего вообще заявился, дело? – Ткач, выдав расписку о принятом арсенале и проводив Борисова, чуть успокоился.

– Устал, есть хочу.

– А… Ну, проходи.

– Данке.

– Чо?

– Спасибо, Ткач… Невоспитанный ты, неграмотный… нищий, натюрлих, душой человек.

– Еб… Хаунд!

Хаунд, хохотнув, пошел дальше, к двери с двумя коптилками, рыжими и ровными, выхватывающими из темноты большие буквы из пластика. Чувство юмора у Карно было, как и многое другое, своеобразным и не всегда понятным. Скажем, кому в голову придет так назвать часть собственного хозяйства, дающую как бы постой, вроде как еду, типа относительно спокойный отдых и прочее, – «Последний Приют»?

А ничего, йа, привыкли. Даже нравилось, точно… Хаунд, к примеру, всегда веселился, пытаясь понять – почему он «последний»?

Последний из-за того, что кто-то умудрялся пропивать здесь все имеющееся, наделать долгов и навсегда оказаться на привязи ТТУ? Карно все долги помнил и ничего никогда не забывал. А потом этот кто-то, придя в себя, удрал в метро или на окраину или, наоборот, приходил в себя здесь же, только на цепи? Чтобы каждый день, в палящий зной или трескучий мороз, ворочать плиты и кирпич, выстраивая защитные метровые стенки вдоль путей по Фадеева? Да легко.