Метро 2035. Злой пес - Дмитрий Манасыпов

– Желейки?

– А, все забываю про твою, э-э-э, память, как говорится. Такие, знаешь, мерзкие полупрозрачные сопли. Заползали куда повыше, растекались и ждали. А потом идешь, бывалоча, глянь-ка… стоит бродяга, который превратился в, как говорится, статую. Стоит весь как засахаренный, переливается со всех сторон. Парализовывали они, что ли, не знаю… питались долго одним человеком, потом сваливали.

– И ничего с такими не делали?

Карно вздохнул.

– Вот ты зверь, Хаунд, ты ж подумай: он стоит, глаза открытые, и, как говорится, парализованный. Что с ним сделаешь?

Хаунд дернул губой, блеснув клыками.

– Сжечь? Вместе с этой скотиной, йа?

– Да уж, дружище… Ты, как говорится, не…

– Йа, я не человек, знаю. Пулю в голову и тут же сжечь. Заодно тварь помрет.

– Угу…

Судя по всему, самому Карно такая мысль в голову не приходила. Или… про «или» думать не хотелось. Вряд ли ползучий желатин разбегался далеко. Почему не лез в бункер? Видно, ТТУ знало, как с этим бороться. А такая охрана по округе, особенно когда начали ходить за топливом, инструментами, мастерами-слесарями… и пожрать желейкам случалось всегда, и периметр один черт защищен. Темные дела творятся ночью, а кто ночью разглядит такую штуку над собой, йа?

Карно в глазах Хаунда стал еще серьезнее.

– Шайссе, что там с какой-то лярвой, Хорьком и синим пойлом?

– А, точно… Так это, как говорится, где такое видано было, чтобы с Города шлялись по поверхности? Вот и я о том же, всего два года назад только бродяги, только этот, как его…

– Хардкор?

– Точно, он самый. А тут пришлепала к нам с носильщиками тощая сивая лахудра с Города, принесла медикаментов на обмен, на четыре канистры соляры. Попробовать, чтобы, как говорится, прямой торговлей в мелкий опт у себя заняться. Минуя, о как, Безымянку и все такое. Соплей перешибешь, а гонора…

Хаунд неожиданно хмыкнул, сопоставляя одно с другим.

– Не Кротиха?

Карно на секунду замер, глядя прямо ему в глаза.

– Знаешь?

– Видел. Торгашка, йа. Стройматериалами торговала на Спортивной.

– Интересно… – почему-то стало понятно, что «интересно» от Карно сулило нагло-тощей не-торгашке что-то нехорошее, тут Хаунд не сомневался и даже понадеялся, что в «Приют» та больше не сунется. – А кроет ее, значит, типа Еж.

– Да ну? – тут-то удивился Хаунд. Про этого Городского супермена слышать ему доводилось. Но не встречаться.

– Точно тебе говорю. Это, как говорится, ее и спасло. Не, ты подумай, припереться ко мне, к, как говорится, моим орлам, с пенициллином и двумя обычными мужиками, даже без стволов?

– Йа… А ты, рихтиг, как вежливый хозяин решил вначале разузнать, что и как?

Карно кивнул.

– Я, как говорится, не трус, ты знаешь. Но и не дурак. Про кренделя ее слышал, странно, что сам он с ней не пришел. Говорят, правда, что Еж этот, как говорится, малахольный немного. Со странностями.

Хаунд пожал плечами в ответ.

– Да и какая, как говорится, баба, попрется с медикаментами вот просто так через весь город? С Города?

О… Истинно самарская заморочка. Есть город и есть Город. Город с большой буквы – это все, что где-то от Полевого спуска к Волге и до Хлебной площади. Вот это Город. А все остальное… город. И, да, Карно думал верно.

– Йа, с этой сивой крохой все несколько непонятно. И?

– Я и говорю, дружище, что тут сразу много интересного случилось. Началось, не поверишь, когда я решил посмотреть – чего это мой пианист с кралей городской тусит? На что ту уламывает и чего сам такой весь, как хозяин тут? Подхожу, ба-а-а… а у них в кружках так и плещется джин «Сапфир». Голубой, как говорится, аки небо над головами раз в полгода.

Хаунд хмыкнул. На мелочах прокалываются только идиоты.

– Ну, я его отозвал, мол, туда-сюда, нужен, кое-что спросить… Смотрю, у него, как говорится, ноги от страха почти заплетаются. Ну, думаю, вот и дела какие-то…

– Кто?

– Кто-кто… Прогресс. На них он шпионил и сливал, что мог. А я ведь его, как говорится, с улицы подобрал. Его ж бросили, когда шли на Московскую с БКК. Он ногу подвернул, идти не мог. Лежит, сученыш, помню, весь в химзе и снегом уже припорошен, а через стекла, как говорится, слезы горючие так и блестят, так и катятся…

– У… сейчас растрогаюсь. И ты, йа, проявил форменное благородство, подобрав пацаненка, воспитав его, дав кров над головой и место за столом. И все это, надо думать, из человеческого сострадания и милосердия… А вовсе не из-за набора химзащиты, противогаза и человеческой души, после выздоровления потянутой ножки направленной на самую грязную работу и бесплатно, йа? Ну… как бесплатно… за миску жратвы и две кружки воды в день.

Карно перестал улыбаться.

– Хаунд… ты, как говорится, сволочь. И негодяй. Не веришь в добро людское.

– А вы сами-то верите? Мне положено, я же не человек.

– Да? Точно, как говорится, забыл. Ну, понимаешь, на Прогресс он работал. И попалился этим бухлом, что ему передавали раз в неделю, а у него склад свой был. Вон теперь, смотри, мой бар, как говорится, прямо настоящий.

Что верно, то верно. Зеркальные стенки, пусть и убранные сеткой, отражали добрых два десятка бутылок с цветными этикетками.

– Да этого добра вон там, в молле, как грязи.

– Так то – просто упаковка, как говорится. А тут настоящее…

– Йа… действительно. Так, а эта фрейляйн, брякающая на пианино, откуда взялась?

Карно пожал плечами.

– Нашли. В общине одной, неподалеку.

Хаунд кхекнул.

– Что? – Карно недоуменно посмотрел на него.

– То есть, натюрлих, выглядит это так…

Хаунд, вздохнув, мотнул головой:

– Пропадает у тебя тапер-штирлиц, и тут, неожиданно, в какой-то там общине, находится милашка, умеющая тренькать на клавишном инструменте, да еще и вся из себя… вундрбар шёйн, хм…

– Так… – Карно, постучав пальцами по столу, наклонился вперед. – Ты, это, как говорится, к чему клонишь-то?

– Я не клоню, камрад. Я прямым текстом тебе говорю, что поговорка про седину в бороду и беса в ребро чаще всего правильная. Иначе с чего вдруг ты, двадцать лет держащий в кулаке всю местную шоблу, вдруг не замечаешь очевидного, йа…

Карно, непонимающе косясь на красотку за роялем или чем там было музыкальное средство, начал сопеть. Сопящий Карно, как правило, сопровождался в скором времени крайне быстрым и жестким потоком ярости, конкретно направленным на кого-то. И находиться рядом с ним в такие минуты любили не многие.