Андрей Беспамятный. Кастинг Ивана Грозного - Александр Прозоров

— С кем на Богородицкое ходил, бей? — поинтересовался Умильный.

— С ногайцами, урус, — пожал плечами вотяк. — Крепко вы досадили им за последний год. Вот и рады любым путем должок отдать.

— С кем?

— А с ханом Аримханом Исанбетом и беем Низибом Каналовым. Друзья мои старинные. Отпиши им, богатый выкуп соберут.

— Ладно, когда ногайцы, — тяжело вздохнул Илья Федотович, поняв, что полон из Богородицкого кто-то из татар сейчас уводит далеко на юг. — Но почему ты, вотяк, в набег пошел? Вы ведь все добровольно крест государю нашему целовали,[91]в верности клялись! Никто вас к присяге мечом не гнал, сами пришли.

— Больно много вы, московиты, власти к рукам прибрали, — криво усмехнулся бей. — Настала пора окорот дать.

— Ты ведь слово давал, Фатхи! — повысил голос Илья Федотович. — В верности поклялся!

— Мое слово, — хмыкнул бей. — Хочу — даю, хочу — назад забираю.

— Ты бы, может, и забрал, — пожал плечами боярин Умильный, — да кто тебе его отдаст? И никакой ты ныне не бей, не воин, за которого и выкупа взять не грех и за один стол сесть не стыдно, а клятвопреступник. Изменник. Тать. А потому баять мы станем не по обычаю воинскому, а по судебнику государя нашего Ивана Васильевича. Указано в судебнике, что пойманного станичника надлежит в Разбойный приказ для следствия и суда отправлять. Коли тать с поличным застигнут, то наказание ему тот определить должен, кому урон нанесен. Смерды у тебя в обозе, бей, мои. Поймал тебя с поличным я. Стало быть, и кару назначать мне надлежит.

Илья Федотович перевел взгляд на холопов соседа, подумал несколько мгновений, а потом пожал плечами:

— Повесить.

— Да как… — растерялся станичник. — Меня… бея… Мой род… А выкуп, выкуп?!

Но его уже волокли к ближней сосенке, низкие ветви которой позволяли перекинуть веревку. Все по исконному обычаю: тать должен висеть в петле возле самого проезжего тракта. Недобрым людям для остережения, честным путникам — во успокоение.

— Почти тысячу коней холопы Лебтона за обозом нашли, — проводив бея взглядом, сообщил Дорошата. — Еще четыре сотни здесь отловили. Обоз богатый…

— Полон по домам распустить, — тут же отрезал Илья Федотович, — неча немцу на русских людей зариться. Добро поделить промеж ратников. Все добро. Ни к чему смердам его назад тащить, коли сразу уберечь не смогли. И еще, Семен Юрьевич… — Боярин Умильный запнулся, словно не хотел произносить вслух таких позорных слов, но потом все-таки вытолкнул их изо рта: — Возвращаться станем через Булатовскую переправу, мимо Паньшонок. Коли по Анареченской дороге еще отряд вотяковский появится, нам его не одолеть. Уходить надобно, уводить тех, кого спасти удалось. На все воля Божия. Кого хотел Он избавить от доли невольничьей, того к нам в руки и послал.

* * *

Когда передовой отряд доскакал до широкого ручья, пересекающего Анареченскую дорогу, Низиб-бей натянул поводья и предупреждающе поднял руку.

— Что случилось, уважаемый? — подъехал к нему Аримхан.

Вместо ответа бей приподнялся на стременах, оглядываясь по сторонам, наклонился к прозрачной воде. Ручей был широкий, но мелкий, чуть выше щиколотки, быстрые струи перекатывали по розоватому дну крупные песчинки.

— Да простит меня Аллах. — Бей Низиб с силой провел ладонью по лицу, по бороде, словно стирая с них невидимую грязь, резко стряхнул в сторону и неожиданно повернул по воде вниз по руслу.

— Вы куда, уважаемый? — растерянно поскакал следом Аримхан. — Мы потеряем время! Русские наверняка уже пустились в погоню!

— Мы ничего не теряем, — покачал головой его собеседник. — Или ты думаешь, на последней стоянке я по глупости не торопился поднимать в седло своих нукеров, давая им отдохнуть после тяжелого набега и вдосталь побаловаться с новыми невольницами? Не-ет, я ждал, пока неверный вспылит и уйдет один. Пусть идет, и оставляет следы, и уводит за собой русские сотни. А мы повернем сюда, оставив на дороге только двух караульных. Пусть русские умчатся вперед, а потом пусть вернутся обратно. Вот тогда мы и продолжим свой путь.

— Так ваша тайна… — с удивлением огляделся Аримхан. — Ваша тайна — это всего лишь ручей?

— Это не простой ручей, — с достоинством ответил Низиб-бей. — Еще мой прапрадед приметил его и послал сюда нукеров с десятком невольников, чтобы они убрали из русла все камни, которые могут поломать колеса или просто помешать возам. Он как-то проведал, что вязь, пожравшая лес в нескольких верстах впереди, летом совершенно пересыхает. Там, где по весне и осенью чавкает болото, в теплые недели остается только дурно пахнущий, но зато широкий луг, поросший густой и сочной осокой. Именно поэтому наш род ходил в набеги вместе со всеми только летом. Возвращаясь в степь, мы отворачивали сюда и пережидали, пока русские сперва погонятся за остальными, а потом вернутся с тем, что сумеют или не сумеют отбить. А потом уходили к своим кочевьям, ничего не опасаясь.

— Сейчас все телеги, все нукеры повернут сюда, — понимающе кивнул Аримхан, — затем за пару часов вода размоет все следы, и никто и в мыслях не подумает, что целая армия скрывается совсем рядом с проезжим трактом? — И он громко расхохотался. — Я люблю тебя, уважаемый Низиб! И тебя, и всех твоих предков до самого седьмого колена!

* * *

Повозки, груженные добытым в русских поселках скарбом, с привязанными к ним невольниками, в сопровождении следящих за порядком воинов, одна за другой сворачивали в поток, утопая в песчаном русле. Вода оказалась невероятно холодной, даже ледяной — Рипа вскрикнула, когда ее ноги ступили в ручей. Впрочем, мнение рабыни все равно никого не интересовало. Возчик только погонял лошадь, спеша уйти за поворот, и девушке приходилось бежать со всех ног. Да еще и татары, что скакали рядом, громко командовали: «Давай, давай!» — и то одного, то другого невольника огревали плетью. Рипа каждый раз втягивала голову в плечи, но ее не ударили ни разу, а вот бегущим впереди родителям — она видела — татарской плети попробовать довелось не раз.

— Давай, давай!

Наконец телега повернула, и совершенно онемевшие от холода ступни ощутили под ногами теплую и мягкую подушку. Еще несколько шагов — и веревка ослабла. Возница спрыгнул, пошел распрягать лошадь, а обессиленная девушка упала на колени.

— Рипа… Рипа, ты цела?

— Степа?! — В душе всколыхнулась надежда, но тут же погасла: нет, любимый не прокрался во вражеский стан, чтобы спасти ее. Он стоял, прицепленный рядом с коровой и двумя козами к соседней повозке, тоже с веревкой на шее; руки были связаны за спиной.

— Я… — Она поднялась на ноги и всхлипнула. — Да, я цела.

Конечно, цела. Она не ела и не пила два дня, она пробежала несколько верст, она сбила все ноги. У нее болели спина и отбитый при падении бок. Она стоит с веревкой на шее у татарской повозки. Но если забыть про это, если вспомнить, что ее не убили, она ничего себе не сломала — то, конечно, цела.