Выжить в Сталинграде - Ганс Дибольд

Мы начали пожинать плоды своих трудов.

Над письменным столом начальника госпиталя на стене висели графики. Начиная с апреля кривые, отражавшие число больных в госпитале, число ежедневных смертей и процент летальности, после ежедневного подъема на два процента, стали постепенно снижаться. В сентябре летальность достигла своего самого низкого значения — 0,1 процента. Как мы узнали, летальность в соседнем большом госпитале составляла в тот же период 1 процент. Это была очень значимая разница: у нас умирало в десять раз меньше больных.

Прошел слух о нашем скором переезде — либо в Андижан (у подножия Памира), либо в Иваново, где нас ждут леса, болота, капуста, картошка и огурцы. Лично я бы выбрал Андижан.

Ясно было одно — в этих помещениях зиму мы не переживем. Уже в августе холодные ночи вынудили нас перевести больных дизентерией из продуваемого сквозняками помещения в подвал. Там было теплее, и сразу сократилось число рецидивов.

Тем не менее мы начали готовиться к зиме и даже взялись за реконструкцию помещений. В большом зале первого этажа главного корпуса мы возвели перегородки и, таким образом, получили четыре просторные палаты. Кроме того, мы хотели устроить в подвале небольшие палаты для больных с почечными заболеваниями и отеками.

Мы не знали, правда, откуда будем брать топливо — дрова или уголь. У нас не было ни того ни другого. Кроме того, для освещения нам был нужен керосин, так как мы понимали, что зимой без света нам будет совсем плохо.

Наш мастер на все руки доктор Штейн обнаружил среди больных стеклодува. Он тотчас собрал во дворе массу стеклянных осколков, изготовил из вентиляторов машину для поддува и устроил стеклодувную мастерскую в полуразрушенном здании между моргом и туалетами. Он даже сумел раздобыть у русских уголь. Теперь каждую свободную от основной работы минуту доктор Штейн вместе со своим подмастерьем проводил в стеклодувной мастерской, где они зажигали огонь, запускали пропеллер и внимательно, как отливщики колоколов, смотрели на пышущую жаром, сияющую массу.

Правда, изготовление стекла было не единственной темой госпитальных разговоров и сплетен. Инцидент, вызвавший маленькую сенсацию, только что завершился в подвале морга. Источником сенсации стал заместитель коменданта по хозяйственной части. Вместе со своим сообщником он воровал в морге плащи и форму умерших и менял обмундирование на водку. Офицер НКВД, узнав об этом, вызвал к себе заместителя коменданта, но тот, хотя и был не вполне трезв, понимал, что НКВД не поймет его шуток, и спрятался.

Робкому переводчику Янчичу, единственному оставшемуся у нас человеку из госпиталя номер 2б, приказали отыскать заместителя коменданта. Дрожа от страха, Янчич осмотрел все закоулки госпиталя. В самом конце своих поисков он добрался до морга, где и нашел несчастного заместителя коменданта. Он сидел за столом, подперев руками свою большую рыжую голову, и беспрерывно ругался непечатными словами.

Пленные забавлялись этой историей несколько дней, потом о ней забыли, и жизнь постепенно вошла в свою обычную колею.

Зато весь госпиталь напряженно ждал, получит ли доктор Штейн стекло в своей мрачной мастерской.

Непонятная деятельность доктора Штейна, как обычно, возбудила подозрения у русских. Доктора Штейна вызвали на допрос, где поинтересовались, откуда он, врач, знает, как делать стекло. Еще немного, и Штейна отправили бы в общий лагерь, как скрывающего свою профессию инженера. Но интерес заглушил у Штейна всякое чувство осторожности. Он продолжал плавить осколки стекла и однажды смог продемонстрировать нам довольно мутную, но отчасти прозрачную массу. Правда, при этом он жаловался на плохое качество угля. Мы как могли утешили его и пошутили, что скоро Штейн, несомненно, снабдит нас настоящими стеклянными тонометрами, счетными камерами, микроскопами и аппаратами для наложения пневмоторакса.

Русские между тем тоже не теряли времени. Первым шагом стал перевод доктора Кранца в Бекетовку. Потом все помещения были измерены, и нам запретили дальнейшие реконструкции.

Слухи о скором переезде циркулировали с каждым днем все упорнее. Вскоре из расположенных по соседству госпиталей к нам стали прибывать большие транспорты с больными. Однажды утром русские сообщили нам о скорой эвакуации госпиталя и приказали готовиться к отъезду.

Мы начали составлять бесконечные списки. По крайней мере на бумаге инфекционные больные были теперь не изолированы. Всех больных в госпитале помыли, подвергли санитарной обработке и обрили наголо. Банщику Францу Винднеру, краснощекому, черноглазому и черноволосому парнишке из Бургенланда, пришлось основательно потрудиться. Мы сильно волновались, сможем ли мы продолжить лечение больных малярией во время переезда. Перерыв в лечении грозил рецидивами и переходом болезни в хроническую форму. На шею всем больным мы повесили карточки, где было указано, когда начался курс лечения атебрином и сколько еще доз больной должен получить. Для каждого больного были заготовлены температурные графики. Мы снабдили атебрином всех больных. Однако русские приказали оставить все медикаменты в госпитале, пообещав, что в поезде будет достаточный их запас. Мы восприняли это обещание диалектически, по-русски: все на свете может неожиданно меняться, причем не в лучшую сторону. Правда, в конце концов оказалось, что в поезде на самом деле была неплохая аптека. Но наши предосторожности все равно были нелишними. Нельзя было надеяться на то, что даже в самом лучшем транспорте персонал сможет адекватно наблюдать за сотней больных малярией, если загодя не принять соответствующих мер.

Наступил день отъезда. Ясное голубое небо улыбалось нам своей золотистой осенней улыбкой.

Больные построились большими группами во дворе госпиталя. Всем приказали раздеться и приготовить для обыска вещи. Низкорослые, молодые, ревностные, но не беспардонные охранники, словно мыши, принялись рыться в пожитках пленных. Все блестящее, металлическое и острое было изъято, так же как и обнаруженные лекарства.

За столом, храня суровый вид, сидел комендант из Бекетовки. Он держал перед собой список и выкликал пленных по фамилиям. Каждый, услышав ее, выступал вперед и говорил свое имя. Имя вносили в список, и обыск продолжался. Так комендант выкликнул всех, одного за другим. Процедура продолжалась довольно долго.

Наконец настала и наша очередь. Врачам не приказали раздеться, лишь досмотрели личные вещи.

Покончив с этим делом, майор сложил списки и окинул нас неприветливым, скорее даже враждебным взглядом. Мы его не знали, слышали только, что он очень строг с пленными.

Потом он сказал, словно обращаясь к самому себе, но так, чтобы слышали все: «Все же они хорошие врачи».

Эта похвала из уст непримиримого, но честного врага наполнила нас чувством гордости. Мы знали, что нам пришлось пережить ради такой похвалы.

Наша группа покидала госпиталь последней. Мы вышли на проспект, по которому пришли сюда из подвалов и бункеров. Правда, с нами не было многих из тех, кого мы несли с собой. Они прошли земной путь своих страданий до конца.