Дезертирство в Красной армии в годы Гражданской войны (по материалам Северо-Запада России) - Константин Викторович Левшин

По данным Петроградской УКД, за первую половину 1919 г. было «удовлетворено пайком» 1647 членов семей красноармейцев в уезде, а только за декабрь того же года уже 7 тыс.[625] В ее донесениях не без гордости отмечено, что «население, в особенности семьи красноармейцев, смотрело на комиссию, как на свою защиту»[626]. По сведениям Политико-просветительского управления Петроградского военного округа, в 1919 г. паек получали 2,5 млн членов семей красноармейцев. За июль – сентябрь 1919 г. на эти нужды по Петроградской губернии было выделено 23 млн руб. (в том числе только по Петрограду – 18,5 млн руб.), по Псковской – 30 млн, по Новгородской – 16 млн[627].

Вопросам снабжения семей красноармейцев посвящена большая часть протоколов заседаний УКД Псковской губернии, датируемых второй половиной 1920 – началом 1921 г. По состоянию на весну 1919 г., «из числа зарегистрированных» по Псковской губернии в оказании помощи нуждались 7754 хозяйств красноармейцев[628]. Только по Островскому уезду за октябрь 1919 г. были удовлетворены пайком 1514 семей красноармейцев, обработано с общественной помощью 57 десятин земли, выдано 18 плугов, 73 пуда посевного зерна[629].

Постановлением СРКО от 3 июня 1919 г. (см. Приложение 1) ревтрибуналам, а там, где их нет, – ГКД было предоставлено право проведения конфискаций имущества и наделов у дезертиров, наложения штрафов на их семьи. В декабре того же года эти права были распространены и на УКД. Все отчужденное передавалось во временное пользование семьям красноармейцев. В пропагандистских целях укрыватели дезертиров (особенно родители-кулаки) приговаривались к общественным работам на полях «честных красноармейцев». В телеграмме председателя ЦКД С. С. Данилова в Петроградскую ГКД от 2 февраля 1920 г. содержалось предупреждение о неминуемом «временном» всплеске дезертирства весной, в связи с чем требовалось повышение настойчивости и систематичности борьбы, с особым упором именно на экономические меры принуждения. В первую очередь это касалось укрывателей, в разряд которых попадали и сельские власти. Тактично, но сурово применяя репрессии, необходимо было добиться того, чтобы население, местные власти «…боялись появления дезертира, старались избавиться от него»[630].

Конфискациям подлежало самое разнообразное имущество: например, у дезертира Крючихина была отобрана и передана в мастерскую, оказывающую помощь семьям красноармейцев, швейная машинка. За все время работы (март 1919 – апрель 1921 г.) только Новоржевской УКД было конфисковано у дезертиров и их укрывателей 263 коровы, 30 нетелей, 90 лошадей, 55 овец, четыре свиньи, 396 пудов хлеба, 1244 пудов сена, 22 пуда льна, 14 повозок, два железных плуга, двое саней. Кроме того, за период с марта 1919 г. по 1 января 1921 г. было изъято 23 земельных надела, наложено штрафов за укрывательство на сумму 1 407 500 руб., вдобавок было «подвергнуто различным наказаниям и взысканиям» еще 723 человека и 16 деревень[631]. Распределение изъятого в пользу нуждающихся семей красноармейцев позволяло, по словам С. П. Оликова, прекратить пересуды о «других целях в отношении… имущества» и «наглядно провести границу между красноармейцами и дезертирами»[632].

Псковская ГКД смело пользовалась правом проводить конфискации «вплоть до последней коровы», что опасались делать, например, в Новгородской губернии, ссылаясь на возможный взрыв недовольства населения[633]. Тем не менее как инструмент давления, даже «шантажа», они применялись. Новгородская ГКД в отчетах не упоминала о случаях конфискации наделов в 1919 г., зато за январь – октябрь 1920 г. таковых оказалось 126[634]. Пришедший в Оскуйскую волость Новгородского уезда отряд «предложил» дезертирам явиться добровольно, а после того как этот призыв не возымел действия и сдался лишь один дезертир, приступили к конфискациям. Это немедленно «заставило дезертиров из лесу прийти и сдаться»[635].

В 1919 г. экономические меры борьбы с дезертирством еще отнюдь не стояли во главе угла, но определенное будущее за ними, несомненно, усматривали. Так, факт наложения штрафов за укрывательство на 34 семьи дезертиров за вторую половину августа 1919 г. в Псковской губернии был отмечен в Москве на самом высоком уровне[636]. Дело стояло за налаживанием четкой системы, что было, по большому счету, вопросом времени и воли властей на местах. Добиться последнего было весьма затруднительно, учитывая напряженнейшее положение северо-западных губерний в 1919 г. Массовое проведение конфискаций у укрывателей стало возможным лишь с конца осени 1919 г. на волне побед Красной армии в регионе как доказательстве состоятельности советской власти. В декабре 1919 г. в Петроградской губернии «нарастание количества скрываемых дезертиров шло в арифметической прогрессии», а «штрафование и применение репрессивных мер… шло в прогрессии геометрической»[637]. С середины 1920 г. такую меру наказания, как конфискации у «обыкновенных злостных дезертиров» скота и земельных наделов, широко стали применять ВРТ[638]. В материалах фонда Петроградской ГКД выявлены единичные случаи сопротивления местных жителей при попытках сотрудников комдезертир произвести конфискации. Так, крестьяне деревни Великино Котельской волости Ямбургского уезда силой воспрепятствовали изъятию имущества у семей дезертиров[639].

Целью и сутью системного подхода было создание у дезертиров (действительных и потенциальных), их семей, общества в целом уверенности в том, что ни один случай уклонения или бегства из армии не останется безнаказанным. Любой факт недонесения военным властям о проживании дезертиров должен был неуклонно влечь общую ответственность населения. То, что имущественные взыскания, конфискации скота и наделов действовали на население гораздо успешнее, чем применение силы, и влекли за собой выдачу дезертиров, свидетельствуют и данные других регионов, например Пензенской губернии[640]. Тем не менее в течение всей войны проведению конфискаций мешали следующие моменты. Во-первых, автоматически проводить конфискации на основании полученных извещений о побеге такого-то красноармейца из части не представлялось возможным, так как они приходили с задержками и к этому времени данный дезертир с большой долей вероятности мог быть пойман (сдался) и находился на пути в новую часть или уже состоял в ней. Во-вторых, самовольные переходы из одной военной части в другую (особенно тыловую) были весьма распространены и трудноуловимы. Квалификация такого перехода как дезертирство была зафиксирована в приказе РВСР от 8 декабря 1919 г. № 2131[641]. Как же могли местные комдезертир проводить конфискации, когда на руках у семьи такого красноармейца были все документы о факте его «честной» службы? Достаточно сложно было отследить и поступления дезертиров на предприятия, которые предоставляли освобождение от военной службы. Разбираться в делах, затрагивающих две части, удаленные друг от друга и от места жительства семьи на неопределенные расстояния, было крайне тяжело, к тому же у работников комдезертир отсутствовал стимул, ведь, по большому счету, Красная армия не потеряла бойца, он не прячется в лесах, не ушел к белым. Как было отмечено в переписке комиссий Псковской губернии, проведение конфискации имущества в этом случае «…равносильно умышленному разложению