Фурии - Кэти Лоуэ

Проснулась я дома, в своей кровати, со все еще влажными от соленой морской воды волосами, в прилипшей к телу одежде.

Воспоминания набегали, как тени, волнами; вскрик, холодные руки, сомкнувшиеся на моей шее. Низкий вой, словно исходящий от какого-то чудовища, укрывшегося в пещере. Машина скорой помощи, тормозящая рядом, пока я прохожу мимо перевернутой машины с продолжающими вращаться колесами; удар, яркая вспышка на многолюдной улице. Блестящие нити паутины на окне, мерцающие стекла, красные, оранжевые, зеленые. Запах крови, такой же теплой, как у птички, что трепетала в моих руках, когда я перерезала ей шейку.

Я перевернулась на кровати и снова заснула, грезя о ночи.

Читаешь «Макбета» и думаешь о мытье рук как метафоре вины. Но в действительности это ближе к истине, чем может показаться обычному читателю. Даже когда краски блекнут и невооруженным глазом уже ничего не видно, на коже остается ощущение какой-то вязкости, жесткости, как будто в руки въелась глина, подчеркивая каждую вену, проникая в любую трещинку. Остается только удивляться, как до этого додумался Шекспир.

Все выходные я места себе не находила, оттирала руки, покрывая их толстым слоем крема, давным-давно украденного в местной аптеке. Это все, что я помню, если не считать секундного появления матери в моей спальне, чтобы спросить, не хочу ли я чаю или соку. Я ничего не ответила, только перевернулась на другой бок. Болело сердце, попавшее в ловушку лихорадочных видений, где бегали олени и собаки, лилась, впитываясь в песок, кровь, сверкал серебристый огонь.

Собравшись наконец с силами, хотя бы на душ, я обнаружила у себя на лопатке два тонких, синих по краям пореза и смутно вспомнила какие-то крылья, кажется черные, вроде бы поникшие. Ни о подругах, ни о содеянном нами я не думала, мелькали лишь какие-то бредовые обрывки, повторяющиеся по кругу.

А потом вдруг все кончилось. Возникло ощущение падения, головокружительного перехода от одного состояния к другому – и я ожила.

– Кто готов поговорить о композиционных принципах построения пьес на тему мести?

Профессор Малколм оглядел класс, мы потупились. От меня он давно уже не ждал добровольных ответов, напротив, лишь вздыхал, возвращая мне сочинения со своими все более и более едкими пометками на полях, нацарапанными расплывающимися красными чернилами.

«Не лучшая из ваших работ», – написал он в начале семестра. «Разочаровывает» – в начале следующего. А в какой-то момент вообще перестал писать что-либо, если не считать обведенной кружочком оценки в верхнем углу первой страницы. Даже теперь, когда мы сталкиваемся в коридорах университета, он едва заметно покачивает головой и стискивает челюсти, плохо скрывая разочарование.

Он вздохнул.

– Благодарю вас всех за ценные замечания. Рад отметить, что все вы выполнили задание. – Он повернулся к доске и, нажимая на мел так, что у меня начало звенеть в ушах, принялся писать:

«УБИЙСТВО».

Я глянула на пустое место рядом со мной – Робин на занятие не пришла; сидящая позади Ники, листая страницы учебника, громко лопала пузыри из жевательной резинки, глаза ее блестели.

Пониже профессор написал:

«БЕЗУМИЕ».

Я испытала небольшое облегчение, заметив, что Ники, почувствовав мой взгляд, улыбнулась – доброжелательно, словно незнакомый прохожий, глядящий сквозь тебя. С ней все было в порядке, несмотря на куклу, и что бы ни произошло между девочками и мной на прошлой неделе – это неважно. Временное помешательство, массовый психоз, не более того.

Я снова повернулась к доске, на которой появилась очередная запись (буквы постепенно сползали вниз и уменьшались): «ДУХ ЖЕРТВЫ ВЗЫВАЕТ К ВОЗМЕЗДИЮ». Все же интересно, насколько реальным все казалось тогда, в тот момент. Меня не оставляло ощущение, что мы сделали нечто очень дурное – острая холодная боль, угнездившаяся где-то внизу живота, какие-то узловатые нити, протянувшиеся в грудную клетку. Нечто ужасное, чудовищное.

Мне смертельно хотелось увидеть их, спросить, не испытывают ли они то же самое – будто тени прошлого наползают из темноты, когти впиваются под ребра. Ощущение, что за тобой следят чьи-то глаза, что ты видишь чей-то оскал в разлитой кругом тьме, – неужели мы действительно смогли это себе вообразить просто потому, что хотели, чтобы это было правдой?

– «Месть в этом сердце, – читал профессор Малколм, – смерть в моей руке, кровь и отмщенье мне стучат в виски»[12].

Ники закашлялась, между нами в ярком свете плясали пылинки; живущие на Колокольне вóроны взлетели, выпорхнув из теней, в которых прятались.

В конце концов я отыскала Алекс и Грейс – они сидели, свесив ноги, на ограде у корпуса, где находилось отделение истории искусств. Голова Грейс покоилась на плече Алекс, глаза закрыты, как у спящей, и лишь легкое шевеление губ свидетельствовало о том, что она бодрствует. Я подошла, по-прежнему ощущая некоторую слабость, чувствуя каждое сухожилие и каждую вену в щиколотках, и присела рядом с ними.

– Привет.

Алекс пробормотала в ответ что-то нечленораздельное, Грейс выпрямилась и улыбнулась.

– Ну что, пришла в себя?

– Ну да, – кивнула я. – Более или менее. – Я решила сменить тему: – Где Робин?

– Не знаю, не видела, – откликнулась Грейс, глядя на учениц, толпившихся у библиотеки и указывавших на рабочих, пересекавших школьный двор.

Несмотря на многочисленные протесты, во время весенних каникул они должны были вырубить деревья. Я тоже подписала петицию, понимая, впрочем, что в этом нет никакого смысла. Директор школы восседал на своем троне, и никакие протесты не способны были его столкнуть с него. Удар молнии, от которого почернел вяз, он воспринял как нечто вроде знамения или удобного предлога для очистки двора от деревьев, веками создававших уют и прохладу для многих поколений студентов «Элм Холлоу».

Грейс достала из сумки яблоко и надкусила – по подбородку потек сок. Я вспомнила, как такую же бороздку проложила кровь птички, ощутила ее запах, тепло, но тут же стряхнула с себя эту мысль.

Мы сидели в молчании; наблюдая, как солнечные потоки пронизывают здания, слегка светящиеся от пыли. Наконец появилась Робин; растрепанная, как обычно, она вприпрыжку приблизилась к нам. За спиной у нее болтался рюкзак.

– Вот и ты. – Она слегка ущипнула меня за руку и села рядом.

– Вот и я, – слабо откликнулась я.

– У меня новости, – сказала Робин, перегибаясь через меня, чтобы откусить от яблока Грейс. Откусила, пожевала, сплюнула кашицу на землю.

– Черт, все еще не могу есть.

– А что такое, болеешь? – спросила я.

– Еще как. Уже несколько дней глотать не могу.