Тень на каменной скамейке - Мария Грипе

Не обязательно? Что он имеет в виду? Для Роланда обязательно, а для меня нет? Ну да, а разве не так? Ведь все мальчики ездят на велосипеде! Насколько это принято среди девочек, он не знает, но если мне так хочется велосипед, то можно купить.

– Можем пойти прямо сейчас, если хочешь, и проблема будет решена. – Он внезапно заторопился. Как я поняла, для того чтобы, скорее разделавшись со мной, уйти с головой в работу.

Поэтому я сказала:

– Меня вполне устроит твой старый велосипед. Но нет, мне нужен собственный. Обязательно!

Нехорошо, если я буду чувствовать себя обделенной. Просто он не знал, как обстоит дело. Но если все действительно так, как я сказала, если девочки катаются на велосипеде, то конечно…

Он был так трогателен, мой папа, он всегда был таким, когда его уличали в рассеянности или невнимании к другим. Он просто не знал, как мне угодить.

И вот мы отправились в магазин покупать мне велосипед: папа, Роланд и я. Роланд от души поддерживал предприятие и выступал в качестве эксперта. Он тоже считал, что, если и мне купят новый велосипед, справедливость будет восстановлена.

Покупка не заняла много времени, и я получила именно тот велосипед, о каком мечтала. Мне кажется, я редко чему-то так радовалась. Велосипед был блестящий и красивый. Я едва осмелилась сесть на него. После каждой поездки я чистила и оттирала его до тех пор, пока он опять не становился как новый. Вместе с Роландом мы совершали долгие велосипедные прогулки, и я научилась по-настоящему ориентироваться на местности, совсем не так, как раньше, когда ходила пешком и лишь несколько раз ездила в экипаже.

Велосипед стал большим событием в моей жизни. Он как-то заглушил тоску по Каролине. У меня возникло чувство, что передо мной внезапно открылись совершенно новые возможности. Я больше не была привязана к одному месту. Я могла передвигаться. И кто знает, как далеко я смогу уехать. Если бы только знать, в какую сторону… Но и это когда-нибудь выяснится, и это тоже!

Я собиралась выйти в сад помочь Свее. Она возилась там одна, вяло ковыряясь в грядках. Светило солнце, но вид у Свеи был мрачный. Нужно ее развеселить, подумала я. Но вдруг с веранды меня окликнула мама:

– Подойди сюда, пожалуйста! Мне нужно что-то тебе показать.

Я сразу же побежала к ней. Она листала альбом с фотографиями, озабоченно наморщив лоб.

– Что случилось, мама?

– Сядь.

Я послушно села в плетеное кресло напротив нее. Мама без слов протянула мне фотографию папы. Снимок был сделан давно, во времена папиной молодости. Дело происходило летом. Папа стоял, слегка наклонившись вперед, опершись одной рукой о ствол дерева, и смеялся. Другую руку он протягивал вперед к объективу. В руке он держал белую полотняную шляпу с мягкими полями, в которой лежал круглый сверток с бантом. Он как будто говорил: «Угадай, что у меня есть!» Это был необычный портрет папы. Я не помнила, чтобы видела его раньше. Так я и сказала маме, когда она меня об этом спросила.

– А где ты его нашла, мама?

Она не ответила, а лишь тихо листала альбом. Потом отложила его в сторону и взяла новый.

– Я вообще-то хотела пойти к Свее, – сказала я. – Помочь ей. По-моему, ей там одной скучно.

Мама кивнула. Она и сама хотела пойти в сад.

– И тут это…

– Что произошло, мама?

– Фотография пришла сегодня по почте. – Мама серьезно посмотрела на меня. – Как ты думаешь, что это значит?

Я была просто ошарашена. Ее прислали маме? Нет. Папе. Она лежала в конверте, адресованном папе. Но почему мама вскрыла конверт? Мама покачала головой. Она его не вскрывала. Папа сделал это сам. Почту принесли как раз перед его уходом. Он сам принес ее в прихожую. Когда он достал из конверта фотографию, мама стояла рядом. Папа торопился, поэтому только мельком взглянул на снимок, покачал головой и протянул его маме, попросив положить его к другим фотографиям. И ушел.

– Наверное, это от Каролины! – предположила я. – Видимо, об этой карточке и говорила Ульсен.

– Похоже на то, – согласилась мама.

– А папа знал, что у Каролины была его фотография?

– Нет, не думаю. По крайней мере я ему об этом не говорила.

– И он не удивился, получив свою старую карточку по почте?

Мама пожала плечами:

– Может быть, но он не подал виду. Он так спешил.

– А Каролина ничего не написала?

– Нет. Ни слова. В конверте была только фотография.

Я перевернула снимок, но на обратной стороне тоже ничего не было написано.

Мама снова спросила, что бы мог значить такой поступок Каролины. Но, собственно, что тут особенного? Она, конечно, взяла карточку из нашего альбома. Ведь она любила размышлять над фотографиями, а это был необычный снимок. Просто интересно, кто же его сделал? Кому улыбался папа, кому протягивал сверток?

Так вот, она взяла карточку и потом забыла положить ее на место, а теперь вернула нам по почте. Ничего странного.

Мама снова взяла фотографию и посмотрела на нее.

– Да, видимо, все так и было. Какой приятный снимок! Удивительно, я совершенно не помню, чтобы видела его раньше. В альбоме есть другие фотографии тех лет, где на папе та же одежда. Вот эта белая шляпа…

– То есть это не ты фотографировала?

– Нет, что ты, я не умею так хорошо фотографировать. Наверное, это кто-то из его друзей. Может, Георг… Они много фотографировали вместе.

Мама вставила снимок в альбом. Вид у нее по-прежнему был задумчивый. Я спросила, о чем она думает.

– Да так, ни о чем. Нет, должно быть, все именно так, как ты сказала. Каролина взяла карточку отсюда. Интересно, зачем только она ей понадобилась? Может, все-таки Ульсен права и Каролина была немного влюблена в папу? – Мама посмотрела на меня, будто надеялась, что мне что-то известно, но я ничего не знала.

– Если и так, мы этого все равно никогда не узнаем, мама, – сказала я. – К тому же это личное дело Каролины, правда?

– Да, – мама кивнула. – Ты права. Просто немного жалко ее. Не думаю, что папа о чем-то догадывался.

Я тоже так не думала. Каролина никогда не была с ним особенно дружелюбна. Наоборот, она часто критиковала его. Но, возможно, так она пыталась скрыть свои истинные чувства. Вместе с тем, она часто критиковала всех нас. Она же была счастлива, что не родилась в такой семье, как наша.

Мы не знали, что такое свобода, мы так губительно распоряжались друг другом, сказала она однажды. Угнетенные и подавленные, мы позволяли друг другу угнетать и подавлять себя. Нет, не только к папе она относилась с осуждением. Ее критика распространялась на всех нас, кроме Нади.