Нам здесь жить - Валерий Елманов

— А пиво как по-ихнему?

Улан задумался, но выручил торопливо вбежавший в это время в мыльню Яцко.

— Алус, — сообщил он.

— Вот его я запомню, — проворчал Петр.

Чуть погодя он попытался взять себя в руки и, полулежа в большом чане с горячей водой, добросовестно, по нескольку раз кряду повторял за толмачом слова, могущие пригодиться, но особых надежд на свою память не питал.

Как выяснилось, Кейстут действительно ни о чем не забыл. Едва друзья вымылись (без мыла, но они успели привыкнуть к щелоку), как, выйдя в предбанник, увидели лежащую на лавках чистую нарядную одежду. Прежняя, забранная в стирку, исчезла не вся — пояса с ножами остались лежать, как бы символизируя княжеское доверие. Рядом с лавкой стоял довольный Яцко, заверивший, что все должно прийтись впору, ибо у него глаз точный.

Оказалось и впрямь точный, разве плечики на рубахах свешивались чуть ниже, чем надо бы. Яцко сконфузился, предложил поменять, но оба равнодушно отмахнулись.

— Мы, конечно, не богатыри, а только учимся, но, учитывая перспективу, они нам через месяцок-другой станут впору, а чуть погодя и малы, — великодушно утешил расстроившегося парня Петр. — К тому же дарёному танку в дуло не заглядывают. А горшок с чем? — кивнул он на стоящий на лавке кувшин.

— Кисиелюс, — пояснил Яцко.

Петр крякнул, а Улан, улыбнувшись, поинтересовался, нуждается ли некий олигофрен в переводе.

— Я говорил про свою умственную отсталость и все, — буркнул Петр. — Да и то в сравнении с тобой как с гением. А сам по себе я безусловно одаренная личность, — и он приложился к содержимому кувшина.

Кисель пришелся ему по вкусу, хотя, передавая его другу, он не удержался от легкой критики. Мол, сразу видно, что они не на Руси. Там бы после баньки каким-нибудь квасусом напоили.

Убранство в выделенной для гостей комнате, куда их отвел Яцко, не впечатляло роскошью. Однако все необходимое имелось, начиная с постелей, в изобилии застеленными мягкими даже на вид шкурами, и заканчивая стоящим на небольшом прикроватном столике кувшином с каким-то прохладительным напитком, явно отдающим лесными ягодами.

— Ну вы передохните, а я опосля за вами загляну, — заявил Яцко, посоветовав: — Можете и соснуть часок, коль жаждется, время есть, — и он исчез.

Улан неуверенно предложил:

— Надо бы переговорить, что именно станем отвечать Кейстуту, если он начнет нас расспрашивать.

Петр покосился на свою постель и, не в силах удержаться от соблазна, с блаженным стоном повалился на нее.

— Согласен, но давай разговаривать лежа, — внес он изменения. — И не сразу. Пять минут полежим молча, а потом приступим к обсуждению. Кстати, ты карабин надежно спрятал? Не найдут?

— Порядок.

— А не отсыреет он до весны в снегу? — осведомился Петр, зевая.

Улан оживился.

— А я его вообще не закапывал. Мало ли оттепель наступит или наткнется кто-нибудь случайно. Я футляр с ним к дереву примотал. Получилось отлично. Мешковина серая, под стать коре, веревки тоже, и с земли практически не видно. Правда, ствол не почищенным остался, но как-нибудь улучу момент и… — он осекся, прислушиваясь к ровному сопению друга, возмущенно покряхтел, обиженно закрыл глаза и… сам почти мгновенно провалился в глубокий сон.

Яцко отсутствовал недолго, но разбуженные им друзья чувствовали себя, словно проспали по меньшей мере часов пять, и вниз к Кейстуту спустились бодрые и жизнерадостные.

Пир по случаю чудесного спасения святилища Мильды и ее верховной вайделотки оказался многолюдным. За здоровенным столом сидело не меньше полусотни человек. Князь, как и обещал, усадил Петра подле жрицы. Но Римгайла, тяжело опустившись в приготовленное для нее кресло, столь сурово посмотрела на Сангре, что тот мгновенно забыл про заготовленный комплимент. Настроение мгновенно упало.

«Ну и как с нею договариваться? — уныло подумал он. — Она ж меня съесть готова».

Как назло, литовские слова припомнить не получалось — все они дружно повылетали из его головы. Застрял лишь криенас, но с ним одним каши не сваришь. Да и вместо друга рядом оказался сам Кейстут, усадивший Улана по другую сторону от себя. Получалось, помощи ждать неоткуда.

«Ну и криенас с этим литовским, — решил он. — Без него обойдусь, невелика потеря. В конце концов, правильно Улан сказал: главное — жесты и взгляды. К тому же и она ни в зуб ногой по-русски, если и ляпну невпопад — не страшно, все равно ничего не поймет». Успокоив себя таким образом, он повернулся к Римгайле и весело заявил:

— А чего это мы приуныли? На пиру веселиться надо. Сегодня, можно сказать, твой второй день рождения. И ты не поверишь, дорогая, сколь я счастлив, вовремя оказавшись в нужном месте, в нужный день и в нужный час. Кстати, ставлю свою светлую голову против масенького серебряного колечка на этом изящном мизинчике, что стихов тебе, невзирая на неземную красу, доселе не читала ни одна падла. А посему… — он почесал в затылке и произнес нараспев:

Римгайла хмыкнула, и губы ее дрогнули в слабом подобии улыбки. Возликовав, что начало положено и лед тронулся, оживившийся Сангре, которому вдруг припомнился мультик про попугая Кешку, осведомился:

— Кстати, ты никогда не бывала на Таити? Впрочем, о чем это я. Судя по твоей цветущей фигуре тебя и здесь неплохо кормят. Но тогда посмотри в мои ясные правдивые глаза, — он сделал небольшую паузу, склонился к жрице и страстно выдохнул: — и представь себе за большую африканскую любовь. Кстати, об Африке… Ты себе не представляешь, каких ужасов мы с другом в ней натерпелись…

И Сангре, окончательно отпустив поводья своей буйной фантазии, принялся повествовать о приключениях, кои им с другом довелось испытать во время странствий, сопровождая свою речь бурной жестикуляцией и богатой мимикой. И с каждой минутой суровость вайделотки таяла, а лицо Римгайлы все чаще озаряла необыкновенно идущая ей улыбка.

Всего через полчаса Петр перешел ко второму этапу «разморозки снежной бабы», как он назвал про себя процесс нахального охмурения литовской жрицы. Изрядно помогало и то, что она весьма нравилась ему самому, а потому голос его был искренним, а в словах ни грамма фальши.

Плохо, конечно, что разрумянившаяся Римгайла была ни бум-бум в русском, а он сам — в литовском, но певучие строки любовной лирики русских классиков все равно делали свое дело. Понимать-то вайделотка не понимала, зато чувствовала хорошо. И свою руку, взятую Петром в прочный полон, она отнять не пыталась. Только румянец на ее щеках становился все ярче, когда Сангре время от времени эдак легонечко и очень нежно начинал перебирать ее пальчики или водить по внутренней стороне ладони, давая краткий урок хиромантии. Он на миг оглянулся на друга, ободряюще подмигнувшего ему, успел попутно заметить удивленный взгляд Кейстута, но надолго отвлекаться нельзя, чревато, и вернулся к разговору со жрицей, точнее, к монологу. Тем более что у него в памяти всплыли десяток литовских слов, старательно зазубренных в бане с помощью Яцко. Стремясь использовать их как можно быстрее, пока они вновь не улетучились из головы, Петр прижал руку вайделотки к своей груди и нахально заявил, что глаза Римгайлы прожгли его ширди, то бишь сердце, отныне и навеки. Да и спор он с нею затеял исключительно для того, чтобы вволю полюбоваться гневным румянцем на ее нежных щеках-скруостас.