Между двух мужей - Марина Серова

Ильинский зарычал и потянулся за своим оружием. Я опередила его, отпихнув пистолет ногой, он отлетел в другой конец комнаты. Тогда противник бросился на меня, как разъяренный бык. Я встретила его сильнейшим прямым в лоб, но он всем своим весом обрушился на меня, и мы оба буквально впечатались в стену, при этом на пол со звоном рухнули какие-то две картины. Я собралась с силами и коротко, без замаха, особым спецназовским ударом вогнала ему жесткие прямые пальцы в солнечное сплетение. Наконец он обмяк.

Я немного отдышалась. Ну и здоров он драться!

– Женя! – вдруг позвал меня кто-то негромко.

Я повернула голову и увидела Марину. Она стояла на пороге комнаты и зажав в руке столовый нож. Держала она его очень неумело, нелепо выпятив кисть вперед, и поэтому не смогла бы замахнуться нужным образом. Опершись спиной о стену, я быстро стащила с кресла оказавшуюся слева от меня какую-то накидку и обернула ею свою левую руку. И когда Марина бросилась на меня с ножом, я приняла лезвие на защищенную руку, а свободной, правой рукой, дернула девушку за волосы вниз, вынудив ее пригнуться к полу, и аккуратно нокаутировала ее резким ударом ребром ладони по шее.

Все! Можно звонить Курочкину.

* * *

– Женя! А ты ничего не путаешь?! – потрясенно спросила меня тетя Мила, когда я, умывшись и кое-как «залатав» свои ссадины и синяки, вкратце рассказала ей о произошедшем. – Ведь на Марину действительно кто-то покушался! Вспомни – ты сама говорила, что убийца пытался залезть в ее палату через больничное окно?..

– Еще неизвестно, был ли это убийца! Может быть, просто человек, желавший с ней поговорить. А впрочем, я не отрицаю, что у этого визитера накопилось в душе достаточно ненависти, чтобы желать нашей Марине всяческого зла.

– Да, но кто же это был?!

– Тот, из-за которого все и началось. Человек, избивший ее в темном подъезде.

– Кто же это?

– Знаешь что, тетя Мила, давай-ка мы с тобой подождем суда…

* * *

Суд над Мариной состоялся только в конце февраля. Суровые ветры пронизывали насквозь, холодными щупальцами пробираясь прямо под одежду. Но, несмотря на такое нахальство мерзкой погоды, мы с тетей Милой все же добрались до зала суда – и там увидели, что Курочкин со своими помощниками восседает в первых рядах.

Егор Протасов на суде над Мариной не присутствовал. Его деяния – изнасилование, а затем и жестокое избиение Марины с последующим покушением на ее жизнь – закончились тем, что на него, в свою очередь, завели отдельное уголовное дело – по заявлению подсудимой. Некоторые эпизоды следствию доказать не удалось, но свои четыре года – увы, условно – этот подлец все же получил. Хотя его стоило бы засадить по-настоящему!

Шел последний день судебного заседания. Во вконец исхудавшей, бледной, коротко остриженной девушке с посеревшей кожей и тусклыми, безразличными глазами почти нельзя было узнать прежнюю Марину Ильинскую. Мы уже знали, что младший сын Антонины, Алексей Протасов, приехав из армии в отпуск, который ему дали в связи со смертью матери, не захотел видеть свою бывшую «невесту»; он даже ни разу не пришел к ней на свидание в СИЗО, хотя девушка очень просила его об этом.

Наверное, это обстоятельство вконец подкосило Марину. Когда судья, немолодая дебелая женщина с жалостливым, нехарактерным для вершителя правосудия выражением лица предоставила подсудимой последнее слово, она лишь прошелестела белыми губами нечто невнятное, еле слышное и сразу же села на скамью, закрыв глаза и до боли стиснув зубы – так она просидела, раскачиваясь из стороны в сторону, все то время, пока оглашали приговор. Никто из присутствующих не услышал больше от Марины ни единого слова.

Но потом, уже после оглашения приговора, перед отправкой в колонию, девушка написала Алексею Протасову письмо. Поскольку послание свое она отправила не обычным для арестанток путем, а через женщину-охранницу, его перехватили. Я видела это письмо: Курочкин, едва ли не в первый раз испытывая ко мне нечто вроде благодарности, позволил мне ознакомиться с признанием Марины Ильинской. Да, теперь это можно было назвать признанием.

Вот оно:

«Алеша, милый мой… милый мой, любимый! Любимый мой!

Я так ждала тебя – но ты не пришел… Ты не пришел ко мне, и я так и не увидела тебя снова, так и не увидела, а я так ждала тебя – так ждала! Мне сказали, что ты не хочешь видеть убийцу своей матери. Убийцу…

Да, я – убийца… Мне не дано убедить тебя в обратном: ведь я действительно убила их всех – Антонину и Зою. Это – правда! Но почему ты так и не попытался разобраться: было ли это с моей стороны действительно холодным, расчетливым, жестоким актом или, напротив, я пыталась, изо всех сил пыталась защитить свое счастье? Наше счастье! Наше! Счастье, которого я так ждала, так жаждала все последние годы и которое ускользало от меня, терялось, пропадало, оставляя вместо себя бессонные ночи и дни одиночества?

Да, я убила! Но убить тетю Тоню было с моей стороны актом милосердия – милый мой, если ты как следует задумаешься над этим, то поймешь все, поймешь и непременно согласишься… Твоя несчастная мать сама мучилась, мучилась и страдала от сознания того, во что превратилась ее жизнь – ведь, несмотря ни на что, у нее бывали минуты просветления. «В тягость я им всем, Мариночка», – говорила мне она, поставив локти на стол и запустив в сальные волосы обе своих жирных руки́, а глаза, которыми она смотрела на меня исподлобья, источали такую тоску!

Было в этом что-то несправедливое, ужасное – в том, что у моего Алеши такая мать. Мне случалось видеть, как вы идете куда-то вдвоем с нею. И как ты, мой бедный мальчик, бледнел и краснел попеременно от снисходительно-презрительных взоров прохожих, которыми спешившие по своим делам люди провожали вас – высокого, невозможно красивого смуглого парня с роскошной блестящей черной шевелюрой и бесформенную, огромную, неловко переваливавшуюся при ходьбе бабу – всегда нечесаную, вечно с бахромой ниток на провисшем подоле и вечно, вечно, с красным пористым носом и сгнившими зубами! Ты сам знаешь, мой милый, как порою несло у нее изо рта!

Из-за тебя, любовь моя, только из-за тебя я подружилась с тетей Тоней, я сошлась с нею очень близко – из-за тебя! Ты не должен был думать, что препятствием к нашей свадьбе может стать твоя мать, – ты вообще не должен был думать ни о каких препятствиях! Мы должны были, да, должны были вскоре пожениться, жить долго, счастливо и умереть в один день – именно так все должно было случиться, и случилось бы, если бы не моя ошибка! Вот в чем я виновата перед тобой, любимый, – только в том, что сделала так много ошибок!

Я люблю тебя так, что все чужие, другие Любови, вместе взятые, бледнеют рядом с моим чувством. Я хотела от тебя ребенка – да, очень хотела! – но не только потому, что держать на руках дитя – мечта каждой нормальной женщины. Мне думалось, что ребенок приблизит меня к тебе, сольет нас с тобою в одно целое – наконец, потому что ты, милый, родной мой, ты, несмотря на все твои уверения, ускользал от меня. Я это чувствовала всеми порами кожи – ты ускользал от меня, ты уходил, просачивался сквозь мои объятия!