Дикая история дикого барина - Джон Шемякин

Правда, не знаем мы про судьбу Ермила Львовича, что там, как…

Любопытный феномен – воспринимать женщин в своей судьбе как этапы самого себя, лишать их свободы воли, низводить до роли жертв. Графу, я так посмотрю, нужно было много топлива эмоционального в топку себе закидывать.

Вот Слава Ц-в постоянно кого-то губит и калечит из женщин. Женщины смотрят на него взглядом сокола, рассматривающего ковыляющего по лугу крота, а Слава не сдаётся, всё губит и калечит их судьбы.

Сегодня сидел в кресле, укутанный в одеяло, и воображал себя первым секретарём обкома партии при Хрущёве. Таким моложавым выскочкой из комсомольской плеяды, которых столь удачно развёл на молоко, «в счёт будущей дружбы», дорогой наш Леонид Ильич.

Смотрел на Волгу. И думал: а почему советские писатели не использовали тему ядерной катастрофы в СССР? Коммунистический постапокалипсис кажется мне сегодня очень перспективным направлением. Война, банда новых антоновцев, армейские команды, восстановление народного хозяйства…

Я и не знал, что крёстными у тайнописателя Эжена Сю были некие Ж. Богарне и Э. Богарне. Новость эта послужила мне ментальным костылём до самого ужина.

Опираясь на костыль сей, довольно прожил день сегодняшний, плавал в море и ел весьма ловко сицилийские кровавые апельцины, раскусывая их на манер обыкновенных рязанских яблоков, брызгая во все стороны корлеоновским багряным соком. Ещё ел каракатиц с обжаренными цветками и взрезанными артишоками с икорным соусом. Пил местную минеральную воду со смоляным сосновым настоем. По запаху – возрождённое денатуратное изобилие карельского леспромхоза над гранитными валунами. А вкус, конечно, не тот, не древесноспиртовой, букет смазан, понять, с какого пня гнали, очень трудно, мешает отдушка и округлая подчёркнутая газированность. Если бы я был сомелье, то порекомендовал бы разбавлять еловую газировку для чёткости двумя-тремя колпачками одеколона «Саша».

Возвращался к себе домой витаминизированный, приветливый, рассылая воздушные поцелуи из кабриолета.

О писателе Эжене Сю знал я очень немного. В основном писатель этот для меня накрепко связан с книжными полками в квартирах технической интеллигенции, одуревшей временно от книжного изобилия, валом обрушившегося на нас после вечного книжного голода. Теперь тома с романами Сю лежат по бережливым запущенным дачам да по квартирам с охряными бумажными обоями, сдаваемыми в недорогой наём вдовами.

Призвал по телефону свою чесальщицу пяток, знатока своего литературного. Она мне такого расповедала про покойного Сю, что и не уснуть мне теперь. Особенно мне понравилось то, что в смерти автора «Парижских тайн» и «Вечного жида» обвиняли сестру Наполеона Третьего. Она-де его отравила.

Вот это я понимаю – писатель! Бонапартий ему пузико, бессмысленному младенцу, чесал, малыш обдавал прерывистой струёй маршалов Нея и Даву, крёстные – императрица и наследник престола. Годовая рента в 80 000 франков. Вступление в социалистический кружок. Депутатство. Бегство. Таинственная смерть. Потерявшийся друг-доктор, любовница-отравительница, выстрел в гробу.

Никакого, в принципе, фантконвента не надо. Всё уже в биографии заложено.

А что предъявят на суд биографов нынешние авторы?! Какой-нибудь авторитетный сочинитель саг про вурдалаков и десант на Луну?

Не знаю.

Ну, может, Кагановича какого на автора-младенца стошнило в 1984 году.

Очень часто слышу про «раскрутки» каких-то там романов. Не специалист, ничего не знаю точно, но складывается ощущение, что основная тема раскрутки – максимальная затратность рекламных усилий.

Если перетяги, то и под Святопромысловском болтается у сельсовета кумач про… (неважно уж кого) и его новый роман. Если информационный повод, то сочинительница из каждой передачи будет показывать мне своё лицо и лыбиться притворно. Я, мои хорошие, случайно так шла тут, шла и зашла к вам, просто поговорить в передачу… в передачу… а, в «Ваш сад» я зашла со взглядом своим писательски-сценаристским, сейчас поделюсь, а то, что взгляд мой как у битой сапогами козы, злоупотребляющей паслёном у забора сельпо, это ведь неважно! А, друзья?!

Потом авторов возят по магазинам, как я понимаю. И авторы встречаются там с читателями. Полагаю, что встречи эти хоть и страшно желанны читателями, но утомительны и даже рискованны.

Одно время пробовали что-то там разыгрывать в текстах. Акунин, кажется, мудрил с перстнями. Уж и не знаю, кто сейчас носит сей перстень. По редакциям не хожу, врать не буду, не видел.

Короче, очень всё затратно. И большой процент, говорят, так и не распродаётся из тиражей. И вроде как успешный автор, а нет продаж. И смотрят на него как-то не так уже, на автора-то. А он здоровый мужик. Ему совестно.

Я вот решил такой метод предложить для продвижения романа какого.

Метод взят из реальной жизни и описан на с. 181–182 книги, носящей милое мне название «Тихие убийцы. Всемирная история ядов и отравителей». – М.: Колибри, 2008. Автор носит характерную фамилию Макиннис. Купите, не пожалеете. Только домой принесёте, покажете случайно домочадцам, отношение к вам изменится в лучшую сторону. Жена даже чулки вечером наденет и начнёт, напевая, прогуливаться у двери спальни, неумело подмигивая и называя вас «ма-а-атросик».

Так вот. Был такой основоположник прерафаэлизма Данте Габриэль Россетти. У Данте была любовь. Любовь эту звали Элизабет Сиддал. Модель, муза, жена. Понятно, что лондонская богема середины XIX века. Понятно, что наркоманка. Плюс мышьяк. Чтобы было веселее дремать – эфир. После эфира – опиум. Позирование. Романтические вечера. Короче говоря, всё как у нормальных людей.

А Россетти не только писал очаровательные картины, он ещё и стихи писал. Но со стихами выходило не очень ловко в плане распродажи. Что-то они не очень распродавались. Жена (по имени Элизабет Сиддал, напомню) померла. Отравилась лауданумом в 1862 году, через год аккурат после отмены у нас крепостного права.

Вдовец, сотрясаемый рыданиями, кладёт в гроб тетрадь со своими стихами. Жену зарывают. Вдовец Россетти пишет портрет умершей. Как полагается у наркоманов: птицы, цветы (маки), распущенные волосы, горе. И всё по накатанной идёт, как и положено. Пузырьки с опиумом забрасываются за ограду, мастерская не пустует.

Но тут вдруг, алярм! Через семь лет ровненько (как раз и картину к тому времени закончил с покойной женой) Россетти требует разрешения на эксгумацию останков своей супруги. Для чего? Стихи забрать! А то что они там лежат, в самом деле, в гробу-то?!

Министр внутренних дел даёт разрешение, тетрадь из гроба достают. Состояние тетради за семь лет контакта с покойницей, скажем прямо, не вдохновляет даже кладбищенских сторожей. Тетрадь дезинфицируют, сушат и издают! Ба-бам!

Вот вам и чопорная стыдливая старушка Англия! Стихи, вызывающие приступ «компенсаторной некрофилии», пишет нам земляк Макиннис, удались!