Пленница французского маркиза - Лариса Шкатула

- Мадам Григорьева была у меня недавно, поведала. Убили его на дуэли. Нынче рано утром.

- Кто убил? - спросила Соня, внутренне холодея.

- Ты догадываешься, кто, - каким-то новым движением, по-старушечьи, покачала головой Мария Владиславна. - Конечно, он поступил, как порядочный человек, защищал твое доброе имя, и я не должна так говорить, но мне жалко Дмитрия...

- Разумовский защищал мое доброе имя или свое? - уточнила Соня скорее для себя; теперь она отчетливо поняла, что появление в той злосчастной комнате графа Разумовского ей вовсе не привиделось.

Значит, он спокойно ушел и оставил её в лапах похитителя, возможно, насильника, думая... Он думал вовсе не о ней, Соне, а о себе, таком обманутом и несчастном. Он даже не попытался выяснить, что случилось на самом деле!

- Тебе виднее, доченька, - с трудом вымолвила Мария Владиславна, Разумовские - известные гордецы...

- Что ещё сказала мадам Григорьева? - нарочито равнодушно спросила Соня.

- Схлестнулись, мол, два жеребца на узкой дорожке. Никто не захотел уступить.

- И все? - в какой-то момент Соне стало казаться, что речь идет не о ней, а о какой-то посторонней женщине. Неужели так расценил это Петербург?

- А что ещё нужно, всем все понятно, - княгиня грустно улыбнулась, и только теперь Соня заметила, как много появилось седины в её волосах. Дмитрий Алексеевич, чего теперь скрывать, давно любил тебя, вот и наделал глупостей. Никак все не мог осмелиться, "Мраморной деве" о своих чувствах поведать...

- Так вы все знали? - изумилась Соня. - И о Мраморной деве? А я впервые об этом от Разумовского услышала.

- Все, да не все. Какая мать свое дитя оградить от дурных наветов не попытается?.. Я вот подумала, что Дмитрий тебя домой к себе повез. Твоему брату о том сказала. Кто ж мог знать, что он тебя в другом доме спрячет? Николушка с приставом ходил, весь дом Воронцова вверх дном перевернули, а никого не нашли...

Княгиня беспокойно завозилась на своем высоком ложе.

- Он тебе, Сонюшка, ничего плохого не сделал, Дмитрий-то?

- Снотворного давал много. Мартин Людвигович желудок мне очищал. А так - больше ничего. Мое девичество при мне осталось...

- Сдержал слово, значит?

- Какое слово?!

В самом деле, что такого граф мог княгине обещать? Что похитить, похитит, а лишать невинности не будет? Соня никак не могла попасть в тон разговора с матерью. Никогда прежде Мария Владиславна не была столь медлительной и даже будто равнодушной. У её дочери расстроилась свадьба, негодяй Воронцов опозорил её на весь Петербург, а маменька, точно агнец на заклании, лишь головой кивает...

- Умираю я, Сонюшка, - наконец ответила княгиня на безмолвный вопрос дочери. - Потому и кажусь на себя непохожей.

Наверное, если бы сейчас в доме грянул гром, Соня так бы не испугалась.

- Нет, маменька, не может этого быть! Даже и не думайте! - едва ли не закричала она. - С чего бы вам умирать? Николя женился. Мы разбогатели. Со мной ничего не случилось...

- Устала я, - вздохнула, не дослушав, Мария Владиславна. - Уже на свадьбе Николушки поняла - что-то со мной творится. Раньше о таком и мечтать боялась, а тут - ровно и не рада. Улыбалась, конечно, как положено, поздравления принимала, а сердце словно оледенело. И на другой день мне во сне ваш батюшка приснился. Будто пришел он в дом, стоит у порога и рукой этак машет, к себе зовет: "Пойдем, - говорит, Машенька. Будет! Детей пристроила, - тогда ведь у тебя все ладно гляделось, - пора и на покой!" Теперь вот лежу и чувствую, как жизнь из меня будто тонкой струйкой утекает. Значит, взаправду пора пришла...

- А как же я? - всхлипнула Соня, как-то разом поверив в слова матери.

У изножья кровати княгини давилась рыданиями Агриппина - очевидно, хозяйка запретила ей издать хоть один звук, и теперь бедная горничная кусала губы в попытке удержать рвущийся с них крик.

- У тебя все обойдется, - прошелестела с кровати Мария Владиславна. Ежели Леонид не захочет слушать, упрется бараном, отступись от него. Мужчин на свете, слава богу, хватает. Другого найдешь.

- Другого? - Соня не верила своим ушам.

- Другого, - повторила княгиня, - чать, на Разумовском свет клином не сошелся. Но ты мне слово дай: дурь из головы насчет того, чтобы старой девой остаться, выбросить. Выйти замуж, как девице и положено. Поклянись! Имей в виду, это грех - умирающим в последней просьбе отказывать.

- Клянусь! - прошептала Соня, стараясь не разрыдаться.

Мария Владиславна улыбнулась, припомнив что-то.

- Разве не ты мне ещё в юности рассказывала, что в роду Астаховых все таланты по женской линии передаются?

- Так по историческим документам выходит, - подтвердила Соня и тут же ужаснулась: ежели маменька так плоха, о чем она говорит с дочерью на смертном одре?!

- Ну и как же они передадутся, ежели ты замуж не выйдешь и деток не нарожаешь. Выходит на твоей ветке этого... дерева и не вырастет ничего?

- Маменька, - робко произнесла Соня, - может, за Мартином Людвиговичем пошлем? Даст тебе отвару какого. А то пиявки поставит...

- Рядом с отцом меня похороните, - не слушая дочь, тихо проговорила княгиня, - как и положено. Коля давеча заговаривал, мол, в фамильном склепе места мало, надобно перенести его. Скажи, пусть для себя другое место ищет, а мы уж с папенькой вашим на старом месте останемся.

Она замолчала, и Соня, подождав немного, испуганно схватила мать за руку. Но та просто заснула.

Княжна почувствовала, что и её клонит в сон. "Три дня спала, а все мало!" - грустно улыбнулась она. Но оставлять мать одну не хотелось.

- Вы идите отдыхать, Софья Николаевна, - сказала ей Агриппина, - а я рядом с её сиятельством посижу. Ежели что, я к вам прибегу...

"Ежели что! - гудело у Софьи в голове набатом. - Ежели что! О, Господи, чем я заслужила такие испытания? Что в своей жизни сделала не так, прогневив тебя? За что насылаешь столь тяжкие испытания? Разве мои мелкие грехи соразмерны гневу твоему?.."

Соня со всхлипом вздохнула. Однако, как тяжело переносить удары судьбы человеку, который прежде за всю свою жизнь лишь однажды по-настоящему над нею размышлял. Когда умер отец. Но и тогда Соню его смерть лишь поразила тем, что человек вообще смертен. Раньше она попросту о том не задумывалась.

Софья с отцом никогда не была близка. Конечно, она горевала, когда батюшка умер, но как-то больше по обязанности: горевать нужно было.

Мать плакала. Даже причитала:

- Коленька, на кого ж ты нас покинул? Как же мы жить-то будем?!

Соня плакала вместе с ней, потому что жалела маменьку, как ни дико теперь это звучало.

- Осиротели мы, - говорила княгиня.