Алхимик. По следам Джордано Бруно - Хорхе Анхель Ливрага

— И вы в таких страданиях все еще думаете о благе человечества? — возмутился один из венецианских учеников.

— Да, брат Маркос… И человечество в своих муках тоже задумается о себе.

— И мы, и человечество хотим видеть вас живым; вы можете еще очень многое дать.

— Нет, Пабло Симон! Смерть — это ценнейшая часть жизни человеческой личности, и наша душа должна извлечь из нее максимальную пользу. Возможно, однажды вам скажут, что я пал духом перед лицом смерти… Отныне вы знаете, что это будет ложью.

— Как могут не исказить истину те, кто совсем не почитает ее даже в собственных священных книгах?

— Венти, «священный гнев» дозволен только тем, кто чист сердцем, ведь тогда они используют его не для разрушения, а для созидания… Осторожнее с ненавистью!

— Учитель, я ненавижу только ложь!

— Я говорил вам, что лжи не существует. Сражайтесь с ней, но не придавайте ей большого значения, провозглашайте истину, всеобщую истину мудрости — религии, не зависящей ни от национальности, ни от эпохи, ни от догм… Я не могу долго с вами говорить…

— Мы хотим быть рядом с тобой, благородный философ!

— Тогда не забывайте мои труды. В них вы найдете больше меня, чем в этой едва живой скорлупе из плоти… Уходите из «Поцци», здесь царят лишь боль и невежество!

Лежа на руках учеников, Джордано уходил в себя, постепенно закрываясь, как закрывает свои лепестки лотос на закате дня. Венти и Пабло Симон подталкивали молодых венецианцев к выходу…

Семь лет спустя, несмотря на все усилия тех, кто его любил, Джордано, переведенный в Рим, предстал перед трибуналом Святой инквизиции в монастыре Санта-Мария-сопра-Минерва, где ему вынесли приговор: вырезать язык, а затем сжечь заживо.

Когда оглашался приговор, осужденный — скелет, жизнь в котором держалась лишь благодаря сверхчеловеческой воле, — обескуражил своих судей фразой: «Вы произносите приговор с большим страхом, чем я его выслушиваю!»

Последняя часть процесса проходила тихо и скрытно, Джордано пытались представить обыкновенным колдуном или сумасшедшим. В течение восьми дней он находился в изоляции в одном из подземелий инквизиции.

Тем временем Пабло Симон и Венти прилагали самые отчаянные усилия, чтобы его спасти. Молодые неоплатоники, принадлежавшие одной из тайных школ, группой вышли на улицы, прославляя Джордано, но вскоре были убиты стражей; тех немногих, кто оказался ранен, тут же добили или отправили гнить в тюрьмах инквизиции.

На рассвете 17 февраля 1600 года Джордано притащили к ногам прелата, который произнес принятую фразу: «Ut quam clementissime et citra sanguinis effusionem puniretur» («Он будет казнен милосердно, без пролития крови»).

Затем его облачили в позорную одежду «предателя веры» и повели на площадь, по иронии судьбы называвшуюся Кампо деи Фиори (Площадь цветов)[9]. Здесь сожжение философа должно было стать главной частью торжества, посвященного особой дате.

Руководители эзотерических лож высокого уровня, сделав над собой усилие, в конце концов прекратили все попытки освободить Джордано; он сам отвергал подобные проекты, видимо понимая, что они бесполезны, а кроме того, опасны для тех, кто в них участвует.

Около полудня в сторону Кампо деи Фиори отправилась большая процессия. Ее составляли священники и служители почти всех христианских сект; тщетно пытаясь держаться отдельными группами, они все равно перемешивались и сталкивались друг с другом. Одни размахивали факелами, другие проклинали дьявола и Джордано, немало было и тех, кто молча и спокойно перебирал четки, будто присутствуя на самом милосердном и благочестивом действии; а некоторые чистейшими голосами пели сладостные песнопения.

Окруженный стражниками инквизиции, с гордо поднятой головой, с энергией, пугавшей тех, кто знал его физическое состояние, впереди шел мученик, непостижимым образом волоча свои железные цепи и кандалы.

Пабло Симон и Венти, бледные и дрожащие, надев черные шляпы, смешались с шумной толпой, ожидавшей события. У них и у других братьев, искушенных в священных магических искусствах, была миссия поддерживать Учителя своими мыслями и преобразовывать черные, тяжелые волны психики, испускаемые толпой, в легкие потоки, которые помогают душе идти по дорогам восхождения.

Палачи неторопливо возвели Джордано на груду дров для костра, приковали его же цепями к большому центральному столбу и спустились вниз.

Монахи пели высокими голосами, тысячи факелов угрожающе вращались. Философ опустил голову… Обморок? Ужас наконец-то одолел сверхчеловеческую выносливость? Многие стали с насмешливой улыбкой подталкивать друг друга и перешептываться.

Один из палачей, вооруженный длинными острыми клещами, поднялся на костер и приготовился исполнить приговор, гласивший: «Ему вырежут язык». Толпа ревела, обезумев от нездорового возбуждения. Еще пять человек решили подняться наверх, чтобы посодействовать этой гнусности. Жертва была неподвижна. Напряженная рука сорвала размалеванный капюшон, и из-под него медленно поднялось мертвенно-бледное лицо — пьедестал священного огня, горевшего в глазах. Взгляд не был жестким, но его грозная мистическая сила, едва прикрытая кротостью и добротой, каким-то образом проникла в душу того несчастного, который собирался изувечить свою жертву. Палач издал долгий сдавленный крик ужаса, отбросил клещи и отпрянул, как сумасшедший, его глаза вылезали из орбит, а руки были широко раскинуты; он упал ничком с высоты костра, потом поднялся, громко, по-звериному крича. Остальные палачи, сперва оцепенев, со всех ног кинулись спускаться с костра, спотыкаясь и падая.

Теперь Джордано грустным взглядом рассматривал онемевшую толпу. Молчание, словно свежая кровь, вышло из сердца площади и быстро достигло соседних улиц. Где-то вдалеке обезумевший палач кулаками и зубами прокладывал себе дорогу, ломая и топча все на своем пути.

Но вот прошли первые секунды оцепенения, и, увидев, что народ засомневался, главы разных движений стали отовсюду выкрикивать, что дьявол в облике Джордано пытался напугать их и помешать празднику. Колонны вооруженных стражников, заранее выстроившихся, подтолкнули толпу к костру, а факелоносцы приблизились к философу.

Джордано, вероятно следуя какому-то внутреннему видению, вновь опустил голову, а его длинное тело повисло на цепях.

Теперь уже вся толпа разразилась дикими воплями, рефреном произнося глупые и даже бранные слова. Тысячи мечей угрожающе поднялись к небу, и повсюду зажглись сотни огней.

Двое учеников, зажатые и оглушенные толпой, прилагали невероятные усилия, чтобы мысленно оказать действенную помощь своему Учителю.