Музей обстоятельств - Сергей Носов

Покровский – рассказчик замечательный. Но всяко бывает. Я как-то писал в одной рецензии, что вот, дескать, ждали от него «Полосатого рейса», а теперь впору ждать «Моби Дика» (после книги «Каюта»). И был, похоже, не прав. Вектор движения угадан с точностью до наоборот. Большинство рассказов из нового сборника – байки, просто байки. Такое ощущение, что автор слил в «Кота» то, что не вошло в предыдущие книги. Если это новое, пора подумать о кризисе жанра. Много необязательного, «стенгазетного» даже. Вот и повторы: в одном рассказе втроем бегут от медведицы (словно гайдаевские самогонщики), в другом – втроем – от полчища крыс. Ненормативная лексика, на сей раз обильно расточаемая автором, часто коробит, и не потому что – мат, а потому что слишком уж функциональна: «для оживляжу».

Роман симпатичнее. В рассказах Покровский и раньше не позволял себе щеголять образованностью. В романе – можно, ибо повествует нам в данном случае кот, довольно ученый. «Повествует» громко сказано – поток сознания кошачьего, полив, болтовня. Знаток Лейбница и всего на свете в шестнадцатой главе попадает на подводную лодку. Спец по человековедению. Установил информационный контакт с крысами и Духом корабля; на глаза подводников предпочитает не показываться. От прочих литературных собратьев по животному царству (вроде рассудительного фокстерьера Саши Черного или Шарика, до того как он стал Шариковым) его отличает не только среда обитания, но и кошмар перспективы. Будет съеден голодными моряками после того, как лодка потерпит аварию. Сначала смешно, потом не до смеха. Вот здесь Покровский верен себе.

Циолковский хотел как лучше. Это бесспорно. Прежде всего – как лучше атомам. Каждый атом он считал бессмертным существом, наделенным чувствительностью, «зачаточной способностью ощущать в зависимости от окружающей его обстановки». Когда атом в неорганическом веществе, он как бы в обмороке, как бы мертв или спит. А когда в мозгу живого организма – вот тогда он чувствует себя хорошо. Чем совершеннее организм, тем лучше атому. Циолковский тосковал о совершенстве. Цель совершенных существ – «в поддержке блаженства Вселенной». «Мы должны все превратить в совершенство».

А для этого избавиться от несовершенного. Крыс и волков и тому подобного… «Не должно быть в мире несознательных животных, но и их нужно не убивать, а изоляцией полов или другими безболезненными способами остановить их размножение».

Все поразительно – о чем бы он ни писал. Например, о том, что совершенный человек будущего не будет унижать себя половыми актами. Что оплодотворять жен должны не женихи, а «отборные мужчины-производители». О том, что совершенное существо, «выработанное тысячами лет искусственного подбора (как сахарная свекла), с одним головным мозгом и его проводами не будет так сильно страдать, как теперешние люди».

Читать Циолковского – занятие преувлекательнейшее. На тех, кто привык полагать, что Константина Эдуардовича занимали вопросы исключительно ракетодинамики, книга произведет ошарашивающее впечатление.

Это уже не первый и даже не третий перевод знаменитого романа. Приходится слышать, что переводчик на сей раз будто бы улучшил оригинал. Не думаю. То, что Сергей Коровин сам отличный прозаик и тонкий стилист, это известно, но ведь и Филип Рот тоже не лыком шит – все-таки из американских писателей едва ли не первый претендент на Нобелевскую премию.

Изданный в 1969, роман до сих пор воспринимается как произведение скандалезное; успех был шумным. Ничего, впрочем, не возникает на ровном месте. Замечу из патриотических соображений, что герой романа американец Александр Портной, чей «случай» осложнен присутствием «нравственных альтруистических побуждений» и чья принадлежность к благонравной еврейской семье переживается им самим как источник невероятных кошмаров, имеет среди литературных предшественников нашу русскую Катерину (ту самую, из «Грозы»). Обоим невыносимо тяжело под гнетом условностей, оба бунтуют. Но если Катерина лишь позволила себе влюбиться и сразу кинулась в реку, то Портной спасается от самоубийства, не знаю, насколько уж бессмысленным, но, точно, беспощадным – к себе, во всяком случае, – сексом. Макс Фрай включил отрывок из романа (правда, в другом переводе) в свою «Антологию непристойностей».

Прежде название переводили «Жалоба Портного», «Болезнь Портного». На жалобу этот неистовый монолог меньше всего похож. А вот «случай» – понятие, узаконенное в психоанализе еще самим Фрейдом («случай Доры», «случай Человека-крысы»…). Между прочим, «описание случая» представляет в психоанализе определенную методологическую проблему; еще сам Фрейд на себя дивился, признаваясь, что истории болезней, им запечатленные, «читаются, как роман». Перед нами роман, который читается как заключение в истории болезни конкретного общества. Конкретное общество, как водится, поспешило автору отомстить, заставив его сменить место жительства. Автора со сцены! (В Лондон уехал.) Вообще, «случай автора», совершающего на наших глазах прыжок в изгойство, этот отчаянный опыт предельно откровенного письма на грани самосожжения, не менее драматичен, чем «случай» романного персонажа. Что до героя, то Портной еще тот провокатор. Вслед за «случаем автора» можно вообразить «случай переводчика», зарядившего русский текст нешуточной, почти надрывной энергией. Или «случай редактора», как представляется, отнюдь не формального. Или, например, «случай» лично меня – читателя, проглотившего роман в один присест и взявшегося за рецензию, или, скажем, «случай» моей жены, с омерзением отбросившей книгу, не дочитав до тридцатой страницы.

В Петербурге появился абсент. Тут же обнаружились любители и любительницы абсента, владеющие секретами употребления (надо видеть, как горит на кончике ножа кусочек сахара, пропитанный этим зеленым напитком!..). Рецептом Альфреда Жарри вряд ли кто-нибудь воспользуется. Он будто бы разбавлял абсент уксусом один к одному и добавлял каплю чернил на стакан. Мистифицировал как пить дать. Такое не пьют. Хотя ничего не попишешь, умер-то он в возрасте 34-х лет от злоупотребления все тем же абсентом (а также эфиром).

Жарри считается предтечей сюрреалистов и дадаистов. Нам он рекомендован как «один из немногих французских классиков французской литературы, чье творчество оставалось до сих пор неизвестным российскому читателю». Прославился эпатажной пьесой «Убю король» и ее продолжениями. Премьера, конечно, ознаменовалась великим скандалом, едва ли не дракой в зрительном зале. Гуляка, дебошир, эстет, раблезианец – последние годы жизни превратил в сплошной, сейчас бы сказали, хэппенинг – напялил на себя маску своего малосимпатичного Убю и не расставался с ней ни в домашнем быту, ни на людях.

О нем писали Бретон, Аполлинер – все это есть в книге. На суперобложке – рисунок Пикассо. Автор «Любительницы абсента» изобразил персонажа Альфреда Жарри похожим на чудовищный корнеплод, мало теряющий от поворота рисунка на 180°.

Верлен и Рембо стали киногероями. Те, кто видел фильм «Полное затмение», взяв книгу в руки, могут сами решить, похож ли Дэвид Тьюлис на Верлена, а Ди Каприо на Рембо, – портрет обоих поэтов приводится на обложке. Соответствуют ли переводы И. Булатовского тому, что написал Верлен, знают те, кто знает французский: издание двуязычное, извольте сравнивать.