Александр Солженицын. Портрет без ретуши - Томаш Ржезач

бесспорно, скорее напоминало рабочее помещение секретной службы, чем жилую комнату писателя.

– Наталия Алексеевна, почему вы сжигали написанное от руки Солженицыным?

– Нам было ясно, что это не произведения, написанные в духе социалистического реализма.

– Но, Наталия Алексеевна…

– Ну, говоря попросту, Солженицын полагал, что его литературная работа является запрещенной деятельностью.

Какое вопиющее противоречие! Что это может означать? Почти все, что Солженицын тогда написал, было опубликовано. Рукопись «Шарашка» («В круге первом») читал главный редактор журнала «Новый мир» Александр Трифонович Твардовский, один из ведущих представителей советской литературы. Твардовский нашел даже несколько дней и приехал в Рязань, чтобы в рабочем кабинете автора ознакомиться с рукописью романа «В круге первом» и дать свою оценку, а если это понадобится, непосредственно проконсультироваться с Солженицыным. Это подтверждает и Н. Решетовская в своей книге.

Если бы рукопись романа содержала какие-либо ошибки или промахи, разве Твардовский не обратил бы на это внимание Солженицына? И разве это не стало бы гласным (ведь «шила в мешке не утаишь»)? Разве могли бы не знать о подобном факте в первую очередь жена Солженицына или дочь А. Твардовского, письмо Солженицыну которой, кстати, было опубликовано итальянской газетой «Унита»?

Солженицынская версия о мотивах его подпольной литературной деятельности просто непонятна.

«Но прав он был или не прав, – продолжает Н. Решетовская, – эта работа представлялась ему опасным, запрещенным, наказуемым занятием. По всем правилам конспирации он таился от людей и в ссылке, и в Торфопродукте, и в Рязани. Все его творчество в годы „тихого житья“ тоже проходило в условиях строжайшей конспирации, как бы в добровольном подполье… На печатных экземплярах Александр Исаевич не ставил фамилии, а написанное от руки после перепечатки немедленно сжигал. То, что наша печь затапливалась из кухни, заставляло делать это поздно вечером, когда соседи спали».

Но это еще не все. Можно подумать, что Солженицын и Решетовская не ведали того, что известно каждому мальчишке, прочитавшему несколько детективных книжек: шрифт любой пишущей машинки можно опознать так же просто, как почерк, отпечатки пальцев или огнестрельное оружие; уничтожение рукописей – совсем неэффективный метод конспирации, если рукопись и пишущая машинка находятся в одной квартире.

Маловероятно, чтобы они этого не ведали.

Так в чем же здесь дело?

Зачем разыгрываются художественные представления: запираются двери, занавешиваются окна, сжигаются рукописи, переговариваются между собой в доме шепотом?

Все меры конспирации предпринимались с одной только целью – создать впечатление, что Александр Солженицын – «преследуемый борец за правду».

«Солженицын только делал вид, что его преследуют правительственные органы, но в интересах справедливости следует подчеркнуть, что вплоть до того злополучного февральского дня (1974. – Т. Р.), когда он был выдворен из страны, ни одно официальное лицо не переступило порога его квартиры, кроме дворника», – заметил Л. К.

Но почему так ограничен был круг друзей, знакомых – гостей, которые могли бы приходить к ним запросто?

В числе друзей, которые приходили к Наталии Алексеевне и Александру Исаевичу, мы не найдем Кирилла Семеновича Симоняна. Это и понятно. Солженицын его просто боялся. Ему было стыдно за доносы, которые он на него написал. Он испытывал непреодолимый страх перед силой иронии и ума этого известного хирурга и высокоинтеллигентного человека. И тем не менее в период своего «тихого житья» он, представьте, затеял с ним переписку. Солженицын посылал ему письма из разных мест (но только не из Рязани) и всегда без обратного адреса. Симонян отвечал Солженицыну по указанному им адресу, неизменно проставляя на конверте свой обратный адрес. Наталия Алексеевна объяснила как-то Симоняну, что Солженицын просто не хотел компрометировать своих друзей.

Компрометировать? А разве 52-страничный солженицынский донос на своего друга не компрометирующий акт?

И Кирилл Симонян с присущей ему логикой спросил: «Если допустить, что вся корреспонденция Солженицына перлюстрировалась, то разве трудно было бы выявить, когда и кому он писал? К чему такая игра?».

Солженицын опять окружает свою жизнь атмосферой таинственности: все от всех скрывает, сам скрывается от людей. В период, когда закончилась его ссылка, Александр Исаевич поселился не в крупном городе, а в захудалом уголке Владимирской области. Наталии Алексеевне он написал, что уже не хочет жить в крупном городе и отдает предпочтение спокойствию тихих и скучных городков.

Как? И он согласен жить вдали от издательств и редакций литературных журналов?

На первый взгляд в этом стремлении есть своя логика. Писатель, который стремится наверстать то, что потерял за многие годы, нуждается в покое, возможности сосредоточиться.

Но так ли это было в действительности?

Нет, Александр Исаевич и в данном случае кривил душой. Экибастуз, где он находился, хотя и не являлся «лагерем смерти» (как он его называет), но в то же время не являлся и увеселительным местом для развлечения «зэков».

Неужели, задаются вопросом его знакомые, человек, который в течение нескольких лет находился в изоляции, не хочет видеть огни больших городов, людей, улицы, магазины, трамваи?

Трудно себе это представить. Но… подумал ли он о самой Наталии Алексеевне, которая пожертвовала всем ради мужа? Есть ли у Солженицына хоть сколько-нибудь чувства долга перед этой женщиной?..

Н. А. Решетовская отмечает, что Солженицын вырвал ее из круга друзей по институту и практически привязал ее к дому. Кино, театр, концерты посещали все реже, ибо вся жизнь Наталии Алексеевны «была полностью или почти полностью подчинена его интересам, его работе».

Постепенно, еще не отдавая себе отчета, она помогала мужу возвести ту высокую стену, которая изолировала бы их от окружающего мира и скрыла бы от людских взоров. Бегство от людей, от мира Солженицын объяснял нехваткой времени. Наталия Алексеевна со смехом и досадой рассказала о таком случае. Однажды к Солженицыну приехали два московских скульптора, работавшие над его портретом. Им нужно было хотя бы взглянуть на него. Вначале они обратились к его супруге. Та попыталась отговорить их. Художники оказались упорными и к Солженицыным все-таки пришли. Но едва только Наталия Алексеевна открыла им дверь, прибежал Солженицын и яростно захлопнул ее перед самым носом скульпторов. Решетовской тогда трудно было объяснить такой его грубый поступок, и со свойственным ей тонким юмором она сказала, что «так теперь и изобразят его, захлопывающего дверь перед посетителями…». Но дело не в грубости, а в страхе. Ныне же все становится на свои места. Единственное объяснение – это страх. Страх перед местью. Жене это было невдомек.

Будучи по натуре очень энергичной, общительной и веселой, чуткой и тонкой, она тяжело переживала подобный стиль жизни: женское чутье подсказывало, что Александр что-то недоговаривает, что-то скрывает. А что?.. Ей и во сне не могло присниться,