Лучший день в году - Галина Владимировна Романова

– Забыл сказать, что кормлю. – Ее улыбка сделалась шире.

– Да, и кормишь, – он поцеловал ее плечо, крепкое, гладкое, как атлас. – К слову, я бы съел что-нибудь.

– Выздоравливаем, Илюша?

Она повернулась, приподнялась на локте, тяжелая грудь выскользнула из кружева, и ему тут же захотелось взять в руки фотокамеру. Настроить свет и снимать ее, снимать, заставлять улыбаться, облизывать губы, запрокидывать голову, наклоняться и смотреть на него так, как она смотрит сейчас: призывно и жадно.

– Ты моя, Женя… – он схватил ее за грудь, сжал. – Ты моя!

– Спасительница? – Она тряхнула растрепавшимися кудряшками.

– И просто – моя!!

Контролируя каждое движение, чтобы боль, не дай бог, не вернулась, он подмял Женьку под себя и тяжело задышал от вернувшегося возбуждения.

– Мы с тобой, так?

– Да, да, да, Илюша, – ее глаза закатились, руки снова принялись цепляться за него.

– Ты моя теперь, так?

– Да, да, да, Илюша…

– Ты не дашь мне пропасть? Больше никогда не дашь мне пропасть?

– Никогда, никому не позволю!

– Вот это замечательно, – он зажмурился от удовольствия. – Этого мне так долго не хватало, Женька…

Через час, подремав, помывшись и поев, Илья стоял возле окна и внимательно наблюдал за тем, как Женя выгоняет свою старенькую «Мазду» за дощатые ворота ее деревенского домика. Она умело лавировала между кустарником и старыми корнями громадного дуба, раскинувшего крону над половиной участка. Ловко выехала, вышла из машины, заперла ворота, успев помахать ему в окошко. И уехала. А он тут же начал ждать ее возвращения. Смотрел каждые десять минут на часы и поражался тому, как медленно идет время. Кажется, прошла вечность, а всего полчаса. Он медленно бродил по домику, доставшемуся Жене от каких-то дальних родственников ее покойного мужа. Наблюдал за солнцем, раскидавшим лучи по деревянному полу. Женя выскоблила его до песочного цвета. Рассматривал цветки бегонии, трогал бархатные листочки фиалки, подносил к носу пучки мяты, развешенные на кухонном крючке. И находил все это милым, уютным. Странно, а раньше этого сторонился. Считал дешевым мещанством, когда крахмалили полотенца и кухонные шторки и усаживали на заварочный чайник большую толстую тряпичную куклу. Сейчас нравилось. И даже ватная баба казалась ему симпатичной. А уж каким вкусным был чай!

Илья тревожно глянул на часы. Женя сказала, что обернется за полтора часа максимум. Прошло два часа и десять минут, ее все не было. Он улегся на кровать. Закрыл глаза и попытался задремать, чтобы время пошло быстрее.

Она ведь могла заехать в магазин, так? Так! Могло у них во дворе быть много народу? Могло! И возле его двери мог кто-то толкаться. А дверь опломбирована, так просто не войдешь. Надо осторожничать. Вот Женя и задерживается.

Он задремал и пропустил ее возвращение. Очнулся, когда что-то ледяное коснулось его щеки. Сердце тут же замерло и заметалось сумасшедшим стуком.

– А-а-а! – громко закричал он, хватая то, что разбудило его.

Открыл глаза, тут же увидел склонившуюся над ним с тревожной улыбкой Женю.

– Ты чего, Илюша?! Плохо тебе? – Ее ледяная рука, так его напугавшая, легла ему на лоб.

– Нет, все нормально, – он отдышался, присел, подсунув себе под спину подушку. – Нашла?

– Ага. – Ее рука нырнула в вырез черной трикотажной кофточки, порылась в лифчике. Вытащила крохотный пластиковый квадратик. – Оно?

– Да! – Он выхватил, сжал в руке. – Молодец, Женька!

– А что это, Илюша? – Женя встала с края старого диванчика, на котором он задремал.

– Это компромат на одного человека, – произнес Илюша. – И не просто компромат, а бомба!

– Да?

Она скинула босоножки, кофточку, стянула через ноги вниз тесную юбку, оставшись в одном белье, снова полезла на диванчик, тесня Илью к стенке.

– И кого же это способно взорвать, милый?

– Взорвать-то? – Илья, прищурившись, рассматривал флэшку от своей фотокамеры, которую давно пропил. – Много кого, Жень. Может и погон лишить, и репутации, может на нары отправить. Ваське вот, к примеру, это жизни стоило. А сестрицу мою, суку… Ладно, обсудим позже!

– Слышишь, Илюша, – Женя завела его руку себе за спину, заставив расстегнуть лифчик. – А почему Ваське это стоило жизни? Из-за этого квадратика?

– Из-за него, Жень, из-за него, – Илья дотянулся до подоконника, положил флэшку рядом с цветочным горшком, тут же пристроил руки на оголенной Женькиной груди. – Искали ее в моем доме, Женя. Очень искали. Хава сказал, что все вверх дном там перевернули. Даже стену за батареей разворотили. А то, что эта ерунда скотчем к разбитому плафону приклеена, никому и в голову не пришло. Просто над головой у них болталась эта бомбочка, а им и невдомек.

– А кому им-то, Илюша? – Рот Женьки жадно приоткрылся.

– А тому, кто может из-за этой вот ерунды пострадать. Ладно, хватит болтать. Иди лучше поближе, соседка. Ух, и соседка мне досталась!..

– Пацан молчит?

– Молчит, – Копылов уставился в монитор компьютера, лишь бы не смотреть на Степку.

Степка, вернувшийся из отпуска сегодняшним утром, то есть спустя два дня после неприятной встречи в доме Светланы, старательно изображал деловитость и непредвзятость. Он не смотрел мимо Копылова, смотрел прямо ему в глаза. Он не кривил свой красивый рот в ядовитой ухмылке, что раньше за день делал раз по семьдесят. Он открыто улыбался. И вообще разговаривал с Сашей миролюбиво, ровно, как с коллегой. И вот в этом-то и заключалось главное паскудство!

Он разговаривал с ним как с коллегой, а не как с другом. Он не подшучивал, не прикалывался, не язвил. Он, сволочь, был с ним вежливым и словоохотливым, как диктор Центрального телевидения. И из-за этого Копылов не знал, куда себя девать. И мысли тут же всякие гадкие просочились.

А чего это Степа такой весь из себя уравновешенный?! Со Светой помирился?! Наверняка! Той ночью, когда они столкнулись в пивном баре, он взял такси и наверняка поехал к ней – к своей жене, хотя она и считает себя бывшей. И там…

И там состоялось их примирение. Может, Степка проявил настойчивость или даже агрессию. Копылов слышал – бабам это нравится. Ну, когда мужик берет их силой.

Может, Степка перед ней на коленях простоял остаток ночи, вымаливая прощение и обещая больше не пить ни грамма. Он и не пил, похоже, эти два дня. Морда гладкая, свежая. Никаких мешков под глазами. Гладко выбрит, одежда аккуратно выглажена. Светой?!

– Вообще молчит или как-то объясняет? – настаивал Степка, уставившись на Копылова ясными глазами.

– А что он может объяснить, Степа?! Его камера наружного наблюдения не зафиксировала. Зафиксировала передвижение машины его подружки.