Где пламя драконов правит - Николь Соловьева

чашками, а над ним нависла железная лампа, отбрасывающая маленькие, узорчатые лучики по помещению. Отойдя от помещения, тянулся коридор. Резные наличники, в форме арок мечети, накрывали деревянные двери, тянущиеся у стен. Оранжевые, как жаркий закат, двери цвета шафрана, песчаной окраски, сияющие под светом ламп, словно барханы песчинками на солнце. Были и темно-коричневые и изредка разделявшие пестроту, бирюзовые.

Айкра, позвенев ключами, открыла первые несколько дверей и с шорохом приоткрыв их, провела рукой, приглашая гостей пройти в комнаты. Как гости приоткрыли двери по шире, Сертанка заметила единственную не открытую. Упрямо мотнула красной мордочкой и крепче сжав связку в лапе, подбирая ткань сияющего, красного сари, направилась в глубь коридора, оставив гостям лишь фразу: «Располагайтесь». Дойдя до конца коридора, она вслушалась. По полу что-то зашуршало и она, повернувшись к деревянной ширме со звездами, за которой стелилась темнота, с шорохом раздвинула ширмы и к своему удивлению, обнаружила Шарафа. Уткнувшись в колени, он спал, но хвост временами подметал пол, мечась из одной стороны в другую.

В тишине цепочкой прозвенел анклет.

— Шараф, двери отперты, мошешь располагаться в комнате.

Сертан только открыл глаза и поднявшись с пола, вышел из прохода. Айкра обернулась, некоторое время провожая его взглядом.

— Ты сдесь бывал?

— Нет.

— Откуда тогда узнал, что сдесь проход? — она направилась за ним, пока Шараф не обернулся.

— Айкра-Скей, Скарнар придершивается стабильности. Выбрать новую квартиру не сначит поменять ее иснутри. Я бывал в доме на поверхности, когда они шили в нем. С тех пор, всюду, менял он только декор.

И оставив Сертанку в коридоре, он скрылся к комнате, затворив дверь. С отравленной душой, Айкра прошла к началу коридора, устроив на крюке в стене, звякнувшую связку ключей и обождав, понадеявшись успокоить мысли, откинув надежды, щелкнув выключателем, она скрылась за лестничным поворотом.

Комната. Стены покрыты болотной массой, закрываемой редкими картинами в рамочках. Придавленный роскошной кроватью, укрывшейся синим балдахином, на полу распластался ковер. У перепачканной тёмно-зелёной массой стены, костлявый стол, еле держался на ножках. Стоял нелепый, с великолепной резьбой на дверцах, шкаф. В середину комнаты выливался свет из окна, выходящего на мелкий балкончик, украшенный позвякивающими камнями, надоедливо бьющимися друг об друга.

Темный хвост уныло тянулся по паркету. Кровать промялась. Пришла мысль. С ней что-то не так. Нет. Она просто не скрипит. Не скрипит, не чувствуются твердые пружины, не просаживается. Не как дома. Хвост закрутился рядом с лапами. Стены тянулись к полу, желая раздавить, обронив на паркет железную люстру с прорезями. Стены притягивались друг к другу. Тянули огромную кровать, хотели с деревянным треском разломать каркас и вытащить на показ пружины из идеального матраса, обтянутого белоснежной наволочкой и синим, переливающимся одеялом. Он моргнул, вновь всмотревшись усталым взглядом в покрашенные таделактом стены. Просто показалось.

Котомка мягко плюхнулась на бирюзовое одеяло, смяв его. Из открытого окна тянулось тепло и слышалась музыка во дворах, между балками, подкрепляемая еле колышущимися полудрагоценными камешками, привязанными у окна. Белоснежные стены, золотой ковер на паркете, сияющий в отблесках марокканских светильников на резных тумбочках у кровати, неловко подвязавшей белоснежный балдахин лоснящимися, золотыми прихватами, укладывающимися на шторах небольшими кисточками. Из-за белых стен, здесь всегда было светло и казалось, что даже в вечных сумерках Подземелья, они сияли, подобно утреннему солнцу, окутавшись золотой мантией облаков, взошедшему над зеленеющими горами.

Отражая белые отсветы, у стены устроился не большой столик с вазой и сухоцветами в ней. Рядом стоял пуф, обтянутый бирюзовой обивкой, дальше шкаф. Чуть по дальше, в стене виднелась такая же бирюзовая дверь с поблескивающей золотом, ручкой. Поспешно пробежав босыми ногами по паркету, перескочив пушистый коврик, она остановилась у двери и в предвкушении чуда, не слышно отперла дверь, за которой виднелась темнота. Первое, о чем она подумала, так это о том, что они забыли взять свечки. Но потом опомнилась и отыскав в темноте включатель, щелкнула им и сощурившись от яркого света, только через мгновение смогла осмотреть ванну. Белый кафель, золотая мозаика мелькала на бежевой стене в свете лампы. По середине, заняв свое законное место, расположилась широкая, светлая ванна на золотистых, прочных, львиных лапах. Под ванной раскинулся ковер. Чуть по дальше, в массивной, бирюзовой раме, в форме мавританской арки, стояло зеркало, а под ним ютилась раковина. В нишах стены, не большими пирамидками, лежали друг на друге бежевые полотенца, вокруг которых выстраивались, хаотично разложенные, камешки.

Она вышла в середину комнаты, обойдя ванну, проведя по ней рукой. Поверхность напоминала, отполированные скоротечной, горной речкой, холодные камешки. Кафель холодил ноги, спасая от вездесущей жары, развеваемой лишь редким ветром. Обойдя ванну, она запрокинула голову, глядя на сияющие лампы в форме свечей. Да, именно таким она представляла себе их дом. Блестящим… Ну нет, о чем она думает? Она всегда хотела аккуратненький, низенький домик, подальше от города, где-нибудь в лесу. Чтобы там была не большая кухонька, на которой можно было приготовить вишневый пирог для всей семьи, чтобы были гладкие, деревянные полы и лестница, и не большие комнатки, прямо под крышей с окошком, из которого на хлопковый коврик лился бы солнечный свет, скрываемый еловыми ветвями. А утром можно было услышать щебет птиц и шорох хвои, и горную реку и знать, что дети еще спят в мягких кроватях. Под тихий шорох спустится по деревянной лестнице и, окруженной запахом дерева, приняться за приготовление. Включить печь, заместить тесто, тихо пощелкивая ножом, нарезать салат, услышать деревянное поскрипывание, пока муж спускается с лестницы и встретившись с его счастливым взглядом, пустится в танец, шурша босыми ногами по деревянному полу. И не нужна будет ни музыка, ни ритм, они будут танцевать по золотым пятнам лучей встающего солнца, под шорох листвы и пение птиц.

Или же нет? Хотела ли она жить в далеке от города? Отделится от поющей и пляшущей флажками на ветру, площади? От знакомых ярмарок и давних друзей-продавцов, торгующих уже не первый год в стареньких ларьках? Готова ли она пожертвовать этим ради спокойствия в деревянном домишке, посреди глухого леса, принизанного солнечными лучами? И ее ли это мечта? Она точно помнила такие же деревянные ступени дома, кровать под крышей, кухоньку, пронизанную запахом, прогретой солнцем, древесины. Ее ли желания? Она часто слышала: «Было бы здорово поселится в лесочке, подальше от города!», — тогда восклицала мама, кружась по кухне, развивая золотистые кудри в солнечных лучах, скрываемых за городскими, черепичными крышами домиков. — «Пение птиц, запах дождя из окна!», — тогда ее мечта исполнилась, сожгли город, и они оказались в