Пастернак, Нагибин, их друг Рихтер и другие - Игорь Викторович Оболенский

Какие отношения были у Пастернака с ней на самом деле? О, это была его последняя страсть. Я ведь видела эту женщину. Первый раз это произошло, когда в Москву приехала Анна Ахматова и, остановившись в Замоскворечье на квартире у Ардовых, попросила Бориса Леонидовича прочесть ей первую часть «Доктора Живаго», о которой уже тогда было известно, что он ее написал. Как сейчас помню, Анна Андреевна была в темном платье и белой шелковой шали. Вся преисполненная достоинства. Чувствовалось, что перед вами королева. Хотя она была довольно приветлива. В тот же вечер Пастернак хотел показать эту часть романа сотрудникам журнала «Новый мир», которые тоже были приглашены на Ордынку. И которые первую часть «Доктора Живаго» абсолютно одобрили.

С Борисом Леонидовичем пришла нежная, розовая, молоденькая блондинка. Знаете, как описывают нэпмановских пишбарышень (то бишь секретарш. – И.О.). Худенькая такая, очень хорошенькая. На Бориса Леонидовича смотрела с обожанием.

Мы с Генрихом Густавовичем там тоже были. И когда Нейгауз сделал какое-то свое замечание, вроде: «Боря, ты не прав», Ивинская почти пропела: «Борис Леонидович не может быть не прав!»

И это было не просто полное поклонение. Я молодая еще была, но смогла понять, что за этим стоит что-то значительно большее. Пастернак был счастлив. Ахматовой первая часть «Доктора Живаго» понравилась. Она сказала: «Мне очень нравится, в особенности описания природы».

Помните, в первой части «Доктора Живаго» есть много описаний природы? А заканчивается она появлением Лары. Так что Ивинская прообразом Лары, как потом многие говорили, быть никак не могла.

Пастернак описал в начале романа эпизод из реальной жизни Зинаиды Николаевны. Ее в поезде тоже соблазнил какой-то дальний родственник. Выходит, стихотворение «Свеча горела на столе» никак не могло быть посвящено Ивинской. Оно было написано раньше.

Я слышала его уже у Ардовых, когда Борис Леонидович только-только познакомился с Ивинской.

* * *

Вера Ивановна, откинувшись на спинку стула и прикрыв глаза, с видимым наслаждением прочла по памяти:

Мело, мело по всей земле

Во все пределы

Свеча горела на столе

Свеча горела

Как летом роем мошкара

Летит на пламя

Слетались хлопья со двора

К оконной раме

Метель лепила на стекле

Кружки и стрелы

Свеча горела на столе

Свеча горела

На озаренный потолок

Ложились тени

Скрещенья рук, скрещенья ног

Судьбы скрещенья

И падали два башмачка

Со стуком, на пол

И воск, слезами, с ночника

На платье капал

И все терялось в снежной мгле

Седой и белой

Свеча горела на столе

Свеча горела

Мело весь месяц в феврале

И то и дело

Свеча горела на столе

Свеча горела

* * *

Однако, несмотря на роман с Ивинской, которого он не скрывал, с Зинаидой Николаевной Пастернак не разводился.

Когда начался его разгром и Хрущев хотел, чтобы Борис Леонидович уехал за границу, Зинаида Николаевна сказала: «Боря, ты как хочешь, а мы с детьми никуда не поедем. Это наша страна». Да он и сам не хотел уезжать. Он был очень православный человек, очень верующий.

Но влюблен в Ивинскую Борис Леонидович был сильно. Она даже поселилась в деревне, расположенной неподалеку от его переделкинской дачи. Кстати, в первый раз она была осуждена не из-за связи с Борисом Леонидовичем, как, опять-таки, принято считать, а из-за махинаций в редакции журнала «Огонек», где работала. А вот во второй раз она сидела уже действительно за роман «Доктор Живаго». Забавно, если здесь применимо это слово, что, когда я пришла в камеру после ареста, мне сказали: «А здесь только что сидела жена Пастернака». Я испугалась:

– Как, Зинаиду Николаевну арестовали?

– Какую Зинаиду Николаевну? Ольгу Всеволодовну!

Оказалось, что Ивинская все отношения Бориса Леонидовича и Зинаиды Николаевны расписала как события своей собственной жизни. Она ведь была человек патологически лживый. Даже в камере подробно расписывала свою жизнь с Борисом Леонидовичем: что у них двое детей, как они проводили время на курорте, как он ее обожал, какая у них собачка. Впрочем, это было, может, и невинно. А вот потом за ней появились уже действительно нехорошие вещи. В лагере она почему-то находилась на привилегированном положении. А еще ей передавали вещи для пересылки заключенным, которые она присваивала. Это обнаружила Лидия Чуковская, дочь Корнея Чуковского.

Анна Ахматова возмущалась этим и говорила, что обо всем надо рассказать Пастернаку. На что Лидия Корнеевна мудро заметила: «Он этому все равно не поверит. Она в слезах бросится к нему и скажет, что ее оболгали». Мне Ивинская была резко антипатична. Во-первых, своим чрезмерным показным обожанием. Когда мы в тот раз уходили с Ордынки и Нейгауз позвал Бориса Леонидовича в гости, Ивинская как бы случайно прижалась к нему, и он не пошел с нами.

Генрих Густавович тогда сказал: «Ну нет, я вижу, здесь магниты посильнее!»

* * *

Эта книга не претендует на статус учебника по истории XX столетия.

Но воспоминания Прохоровой – уникальные и беспристрастные– очень даже помогают понять то время, которое подарило миру величайших и гениальных художников. Когда я пытался пересказать друзьям что-то из услышанкого в доме Прохоровой, они, случалось, недоверчиво произносили: «А ты уверен, что все это правда?»

Я обижался, так как ни разу не ставил слова Веры Ивановны под сомнение. И, уверен, был прав.

Потому как читая, например, воспоминания Зинаиды Николаевны об Ивинской, слышал ту же интонацию, что звучала у Прохоровой.

Жене Пастернака, казалось, сам Бог велел не жаловать последнее увлечение супруга. Но ее мемуары об Ивинской слишком уж бьют своей откровенностью, чтобы воспринимать их просто как сведение счетов.

Ивинская появилась в жизни Пастернаков в 1948 году На тот момент она была секретаршей Константина Симонова. «Она сообщила, что вдова, ее муж повесился и у нее двое детей: старшей девочке двенадцать лет, а мальчику пять. Наружностью она мне понравилась, а манерой разговаривать – наоборот. Несмотря на кокетство, в ней было что-то истерическое. Она очень заигрывала с Борей».

О том, что у мужа отношения с Ивинской Зинаида Николаевна не только знала, но и по-своему оправдывала их. «У меня было чувство вины, и до сих пор я считаю, что я во всем виновата. Моя общественная деятельность в Чистополе и в