Страсть и скандал - Элизабет Эссекс

Но безопасность оказалась непрочной, как тонкий изгиб брови.

— Вы ошибаетесь. — Она сама понимала, как слаб ее голос, но он не возразил против ее очевидной попытки скрыть правду. Его, казалось, пронзила боль. Широко раскрытые глаза смотрели в никуда — блаженная агония святой на картине эпохи Возрождения, запечатленной в момент откровения.

Она обошла его кругом и быстро спряталась в святилище своей комнаты, захлопывая за собой спасительную дверь прежде, чем Томас успел прийти в себя и ее остановить. Или сказать что-нибудь такое, отчего ее кровь снова вскипела бы. В отличие от двери детской гостиной ее дверь запиралась на замок. Попытка обеспечить хотя бы подобие частной неприкосновенности, чтобы уберечься от всепоглощающего детского любопытства. Но она была прочная и надежная, ее дверь, и Катриона прислонилась к ней спиной, чтобы медленно осесть на пол, — колени предательски подгибались.

Под ее спиной дерево подалось внутрь. Должно быть, Томас Джеллико навалился на дверь с той стороны.

— Кэт, я не собираюсь сдаваться. — Его голос пробивался сквозь дерево, пробирая ее до мозга костей. — Ты не можешь просто взять и сбежать. Не получится, Катриона Роуэн! Я буду следовать за тобой днем и ночью, по всем коридорам, пока ты не вспомнишь, как это было. Пока не поверишь мне снова.

О, вот тут он ошибается. Она помнит. И очень хотела бы доверять ему.

Катриона хотела поверить той страстной мольбе, что слышалась ей в его голосе, и острому уму, что светился в его пылких зеленых глазах, которые, казалось, видели ее насквозь. Ей так хотелось разделить с ним тяжелую ношу, которую она тащила на себе точно надгробный камень! Пусть бы обнял ее, прогоняя боль и одиночество. Пусть бы вступил в бой вместо нее и поразил ее драконов.

Но жизнь устроена иначе. Если есть драконы — собственно, они наверняка есть, — Катрионе самой придется отточить меч и прогнать их прочь. Все остальное — фантазии.

Ибо существуют драконы, которых не убить одним ударом острого меча. Некоторые драконы неуязвимы.

Ибо она поклялась никогда об этом не говорить. Она дала слово.

Нет пути назад, в те дни мирной, беззаботной чувственности в зенане. Безвозвратно прошли безмятежные часы, что она там провела. Не вернуться в многоцветный сад, где по ночам благоухает жасмин, а в мозаичных бассейнах плещется прохладная голубая вода.

Это был подарок, который сделал ей он, Танвир Сингх. Эти дни, которые казались бесконечными. Восхитительные часы в зенане, посвященные исключительно себе, когда она могла не думать больше ни о ком и ни о чем. Впервые в жизни о ней заботились другие, а не наоборот. Не то чтобы она завидовала своим юным двоюродным братьям и сестрам. Она не жалела ни секунды того времени, что проводила с ними, заботилась о них, читала им и играла с ними. Нет, не жалела. Она их любила и ценила каждый миг каждого дня, что они провели вместе. Она любила их до сих пор.

О, как же она тосковала по ним! Их отсутствие в ее жизни пробило дыру в сердце, которую ей никогда не заполнить. Никогда. Видят Бог и святая Маргарита, она пыталась это сделать.

Зенана — это нечто особенное. Для Катрионы она стала началом совершенно нового мира. Мира, полного экзотических, изысканных блюд и нарядов насыщенных тонов и с блестками. Мира, заполненного музыкой и танцами, чтением поэзии и прозы. Мира, язык которого полон едва уловимых оттенков значения, что часто сбивало ее с толку, но всегда порождало желание узнать больше.

И она действительно получила новые знания. И новый опыт.

Мина была великой покровительницей искусств и всегда держала при себе избранный круг служителей муз — женщин-поэтесс, музыкантш и танцовщиц, — которые развлекали их, когда приходило такое желание. К ним толпами являлись служанки, единственным назначением которых, казалось, было исключительно холить и украшать принцессу и бегуму — умащивать их тела маслами и духами, обряжать в шелка и драгоценности столь баснословной цены, что и говорить об этом не стоило.

Для Катрионы дни, проведенные в старинных каменных залах дворца бегумы, стали сокровищем. Ей даровали приглашение навещать хозяек дома в любое время, когда только сумеет выбраться из резиденции. И она вовсю пользовалась этой милостью. Сначала она вздумала дожидаться, пока не закончатся часы, когда нужно присматривать за детьми или давать им уроки, прежде чем улучить время для себя самой, но затем Мина посмеялась над ее чересчур добросовестным прилежанием и велела ей приводить детей с собой, чтобы они могли играть в прохладных каменных беседках и дурачиться в чистых бассейнах, если это поможет Катрионе навещать ее почаще. Так она и поступала.

Почти во все дни они уходили, когда, дыша жаром, набирал полную силу день, когда тетя Летиция ложилась вздремнуть и никто в резиденции или в гарнизоне не мог бы их хватиться или полюбопытствовать, где они пребывают. Улицы в это время были безлюдны, не считая саис, — она научилась называть так слуг Танвира Сингха, которых тот посылал, чтобы ее сопровождать. Саис ехали за ними на приличном отдалении, когда они покидали пределы гарнизона.

В другие дни, если час был ранний, или погода прохладней, или по какой-нибудь иной причине, какую только могла изобрести Катриона, она вела кузенов и кузин по тропинке вдоль реки. Потому что только так — чуть отклоняясь от самого короткого маршрута, ведущего во дворец Бальфура, — они могли проехать мимо цветастого шатра Танвира Сингха. И часто случалось так, что именно в это же самое время и Танвир Сингх предпочитал отправиться навестить своего друга полковника Бальфура в его удобном доме, так что они могли ехать вместе.

Это всегда была лучшая часть ее дня. Настолько было ей хорошо, что она никогда не задавалась вопросом относительно почти сверхъестественной способности Танвира Сингха дожидаться ее появления. Никогда не приходило ей в голову задаться вопросом — отчего он всегда здесь? Ей не хотелось об этом думать. Ей хотелось быть с ним. С Танвиром Сингхом ей не нужно было вести лошадь размеренным шагом, и она могла забыть про зонтик, который должен был беречь ее кожу от веснушек. Катриона не возражала против веснушек — солнце так приятно грело лицо и плечи. Ей нравилось чувствовать, как в нее медленно просачивается жар самой земли. Нравилось давать свободу кобылке и быть свободной в выборе друзей.

«Хазур». Приветствуя его, друга своего сердца, она старалась не улыбаться во весь рот. Старалась не пускать лошадь вскачь и не бросаться бегом ему навстречу. Или держаться рядом с ним, будто он солнце, а она беспомощная звезда, вращающаяся вокруг светила по своей вечной орбите.

Но когда они были вместе, душа была спокойна, а сердце переполняло счастье. И она была свободна.

Свободна от разъедающих исподтишка кастовых предрассудков, царящих и в гарнизоне, и на базаре. Свободна от бесчисленных мелких оскорблений со стороны тети. Свободна от леденящего холода, который так давно поселился в ней.

Индия выжгла этот холод. И Катриона изменилась.

Танвир Сингх тоже слегка изменился — по крайней мере на ее взгляд. Он все меньше казался ей беззаботным разбойником и все больше — заботливым очаровательным принцем с манерами столь же безупречными, как драгоценности магараджи. Он чувствовал себя во дворце полковника как дома и, сняв цветастый камзол, оставался в менее официальном, хотя и уместном, наряде, состоящем из белой хлопковой туники и тюрбана. Так он казался более домашним, если это определение вообще применимо к подобному мужчине. Более доступным, что ли. Все меньше оставалось в нем от свирепого савара, который запросто мог осадить лейтенанта Беркстеда. Все больше становился он остроумным милым другом, который всегда готов рассмешить ее и заставить улыбнуться.