Куда летит время. Увлекательное исследование о природе времени - Алан Бёрдик

Генерация сигналов точного времени и изучение времени также были поставлены на поток. В 1811 году в Гринвичской обсерватории трудился только один человек – Королевский астроном. К началу 1900 года в штате числились уже пятьдесят три человека, и половина служащих занимались исключительно расчетами, причем эти сотрудники назывались «компьютерами». Новое оборудование лабораторий для проведения психологических опытов включало телеграфные аппараты, хронографы, хроноскопы и другие высокоточные хронометры, с помощью которых определялась скорость реакции и длительность воспринимаемого времени. При этом и астрономы, и психологи страдали от бесконечного грохота – к лязгу механизмов примешивался гул загруженных улиц; окна сотрясались от всепроникающего уличного шума, который не позволял сосредоточиться на деле, внося тревогу и сумятицу в мысли ученых.

Самый громкий шум зачастую исходил от самих лабораторий. На данный момент психологи точно подсчитали, насколько изменяется восприятие длительности различных промежутков времени, к примеру боя часов, в зависимости от степени сосредоточенности. Концентрация внимания имеет решающее значение для точности измерений, но щелчки и свистки хронометров, применяемых в ходе исследований, отвлекают ученых не меньше, чем уличный шум. «Меня преследует шум работающего хроноскопа, – как-то пожаловался один из добровольных участников эксперимента. – Я не могу от него избавиться». Ученые старались отделаться от побочных эффектов своих занятий, изобретая не столь громогласные приборы и находя более спокойные места для исследовательской работы. Испытуемых стали размещать в отдельных помещениях, в которых не было экспериментального оборудования; связь с экспериментатором поддерживалась через телеграф и телефонные линии. Лаборатория по изучению времени, опутанная кабелями и проводами, все больше напоминала город, от которого стремилась убежать, а также нейронную сеть, в устройстве которой пытались разобраться сотрудники. Это сейчас мы можем запросто толковать о том, как мозг «посылает» сигналы к органам-мишеням, а нервные волокна «передают» их по нужному адресу. Эта метафора, позаимствованная напрямую из телеграфной индустрии, утвердилась в физиологии в XIX веке.

В конечном итоге, вероятно в силу объективной необходимости, усилия ученых увенчались изобретением звукоизолированной кабины. Идея конструкции исходила от физиолога Эдварда Уилера Скрипчера из Йельского университета: по его замыслу, внутри здания следовало разместить одно помещение в другом. Воздухонепроницаемые стены устанавливались на резиновые опоры, свободное пространство между стенами заполнялось опилками, а входить в кабину полагалось через тяжелые двери. «Внутреннее помещение кабины надлежит обставить удобной мебелью, а уровень освещения должен быть такой, как в комфортабельном помещении вечером; все провода и аппарат необходимо скрыть под отделкой. В глазах входящего звукоизолированная кабина должна выглядеть как обыкновенное жилое помещение, как будто он просто зашел к кому-нибудь в гости».

Представьте себе, что вы находитесь в телефонной будке без окон, в которой выключен свет. Вас окружают кромешная темнота и гробовая тишина, которую нарушает лишь один-единственный звук, который Скрипчер так и не сумел заглушить. «Увы! У нас, как ни прискорбно, остается еще один источник шума – сам испытуемый, – сетует ученый, ссылаясь на собственный опыт. – Каждый вдох и выдох сопровождается скрипом, шорохом и шелестом одежды, трепетание мышц щек и век ощущается как грохот, а случайное движение челюсти отзывается невыносимым шумом. В голове постоянно стоит громкий кошмарный гул; я, конечно, отдаю себе отчет в том, что это всего лишь отзвук крови, бегущей по артериям ушей… Но я уверен, что, случись мне заполучить старинные часы, я запросто услышу, как вращаются шестеренки часового механизма».

Сегодня 18 апреля 1906 года, среда; на часах 5:28 утра, а Уильям Джеймс, как обычно, уже бодрствует. Ученый живет в Пало-Альто и вот уже семестр, как преподает в Стэнфордском университете. «Тогда я жил без затей, – писал он в мае своему другу Джону Джею Чапмену. – Я рад, что наконец-то стал частью рабочего механизма Калифорнии».

Внезапно кровать под ученым начинает сильно трястись. Джеймс садится в постели, и мощный толчок тут же отбрасывает его назад, «как терьер пойманную крысу», как позже вспоминал ученый в другом письме. Это землетрясение. Одно время Джеймс интересовался землетрясениями, и вот у него появилась возможность непосредственно наблюдать одно из них, и от возбуждения у него почти кружится голова. Но сейчас не время для научных упражнений. Бюро и шифоньер опрокидываются вверх тормашками, по гипсовым стенам ползут трещины, а в воздухе стоит, как выразился Джеймс, «кошмарный гул». И вдруг все заканчивается так же неожиданно, как и началось, и вокруг снова воцаряется тишь и покой.

Джеймс не получил ни единой царапины. Землетрясение оказалось «запоминающимся опытом, который в общем и целом способствовал расширению сознания», рассказывал он Чапмену, вспоминая случай, приключившийся с одним студентом Стэнфордского университета. Молодой человек, спавший на четвертом этаже дортуара, был разбужен землетрясением. Когда он поднялся, книги и предметы мебели были разбросаны по полу, а следующий толчок сбил его с ног. Затем вслед за падением каминной трубы обрушилась центральная часть здания, увлекая мебель, книги и самого студента в разверстую пропасть, похожую на развороченную кроличью нору. Сам Джеймс описывал тот случай так: «Ужасный зловещий рокот, подобный грохоту жерновов, крушил все на своем пути, прорываясь через три нижних этажа к фундаменту сквозь обломки каминных труб, поперечных балок, стен и всего прочего. „Мне пришел конец, это верная смерть“, – промелькнула в его сознании мысль, за которой, однако, не было ни единого оттенка страха».

* * *

Я падаю – вот и все, что мне известно. Когда я в последний раз взглянул на небо, оно показалось мне бесконечной синевой без единого облачка. По мере того как я приближаюсь к земле, небо, отдаляясь, становится еще больше.

Поскольку я заранее произвел некоторые расчеты, я знаю, что падаю с высоты ста футов[49], – в моем случае это аттракцион под названием «Точный бросок в свободное падение со ста футов» в тематическом парке «Потрясающая невесомость». Аттракцион представляет собой сборно-разборную вышку с парой сеток безопасности, натянутых над пыльными просторами Далласа, а стремительный полет вниз занимает менее трех секунд. Я не знаю, на каком отрезке отпущенного времени сейчас нахожусь; я осознаю лишь то, что падение началось и еще не закончилось.

Часто приходится слышать, что время замедляется в момент травмы или предельного нервного напряжения. Разбив велосипед, мой друг спустя годы делится красочными воспоминаниями о затянувшихся мгновениях аварии: вот он вытягивает руку в попытке смягчить падение, и в нескольких дюймах от его головы буксует резко затормозивший грузовик. У другого мужчины захлебнулся двигатель, когда автомобиль оказался прямо на пути приближающегося поезда. Тем не менее сознание оставалось поразительно ясным, а рука оказалась достаточно верной, чему он сам не перестает удивляться. Во всяком случае, он успел сообразить, что секунд, оставшихся до столкновения, вполне достаточно для того, чтобы втащить на переднее сидение дочку и закрыть ее своим телом. В ходе одного из экспериментов, когда добровольцам демонстрировали тяжелые сцены ограбления банка, продолжительность видео казалась больше, чем в действительности. Начинающие скайдайверы склонны переоценивать длительность первых прыжков. По приблизительным оценкам, величина ошибки пропорциональна силе страха.