Загадка улицы Блан-Манто - Жан-Франсуа Паро

Растроганный таким проявлением преданности своего помощника, Николя пожал Бурдо руку. Под неотесанной внешностью инспектора скрывались сокровища дружества и душевное богатство. Сунув пистолет в карман фрака и схватив узел с одеждой, Николя вышел из Шатле и сел в фиакр, поджидавший его под сводами ворот.

Ему показалось, что кто-то проводил его недобрым взглядом, но из-за сумрака, царившего под сводами Шатле, местоположения наблюдателя он разглядеть не сумел. Николя велел кучеру во весь опор мчаться к церкви Сент-Эсташ.

Подъехав к церкви, он приказал остановиться у главного входа, выскочил из кареты и направился в храм. Ему нравилось здесь, и он часто приходил сюда слушать мессу. Он любил звучание местного органа, заполнявшего музыкой все пространство под высокими сводами нефа. Свернув в один из приделов, он отодвинул тяжелый засов. На неделе боковые приделы закрывались, но даже если бы они и были открыты, время, которое пришлось бы затратить его предполагаемому преследователю, чтобы найти нужную дверь, вполне позволяло ему осуществить свой план.

Укрывшись в темном углу часовни, он снял фрак, предварительно вынув все из карманов, надел припасенное им старье и закутался в широкий потертый плащ. Лохматый парик, темные очки и шляпа с широкими полями времен регентства сделали его неузнаваемым. Оглядев себя с помощью карманного зеркальца, он для вящей убедительности запачкал лицо сажей, соскребая ее с подсвечника. Приготовления закончены, жребий брошен. Сжимая в кармане пистолет, Николя отодвинул тяжелый засов и выглянул наружу. Перед ним стоял Моваль и, несмотря на резвую пробежку, о которой свидетельствовало его учащенное дыхание, смотрел на него недвижным и холодным взором. Не долго думая, Николя пошел в наступление.

— Кому только в голову пришло закрыть этот засов! — блеющим голосом произнес он. — Да не стойте вы столбом, сударь, лучше помогите мне выйти! Этот невежа, который только что вбежал сюда, самым бессовестным образом закрыл дверь, хотя я и просил его этого не делать. Никак не могу сдвинуть тяжелую створку…

Без лишних слов Моваль распахнул дверь, оттолкнул Николя и бегом бросился в неф. Фиакр стоял на месте, сыщик вскочил в него и велел кучеру гнать к реке.

Ах, поговорим, наконец, серьезно. Когда завершится комедия, которую вы разыгрываете за мой счет?

Мариво

Когда окончательно стемнело, Николя наконец добрался до Вожирара. Желая быть уверенным, что он сможет вернуться в Париж, он попытался уговорить кучера подождать его, но тот, несмотря на предложенную ему солидную сумму, наотрез отказался, объяснив, что не имеет привычки задерживаться за городом, особенно когда вот-вот пойдет снег. Не настаивая, Николя расплатился, отпустил фиакр и остался один на пустынной дороге.

Вокруг стоял кромешный мрак, порывы ветра усиливались. Оглушенный ветром, молодой человек вновь почувствовал себя уязвимым. Гоня прочь неуместные чувства, он с гордостью констатировал, что сумел оторваться от своего преследователя. Постоял, ожидая, когда глаза окончательно привыкнут к темноте. Оглядевшись, не заметил ничего подозрительного. И все же ему все больше становилось не по себе. Он никогда не любил темноты. Когда в детстве Жозефина вечером посылала его за дровами в темный сад, он, чтобы заглушить страх, во весь голос распевал гимны. И возвращался так быстро, насколько позволяла тяжесть его ноши.

Ему вдруг вспомнилось, как однажды его крестный, маркиз де Ранрей, рассказал ему, какой его охватил страх, когда он под огнем бежал через окопы к осажденному Филиппсбургу. Вокруг свистела картечь, а его командир, маршал де Бервик, кричал ему: «Выше голову, сударь, и вперед!» Страх, объяснил ему тогда маркиз, это всего лишь чувство, убеждающее нас в том, что сейчас с нами случится что-то очень плохое. Необходимо превозмочь его, а в пылу атаки оно само исчезнет, словно по волшебству.

Образ крестного отца и немедленно возникший рядом образ Изабеллы отрезвляюще подействовали на Николя, всегда чувствительного к воспоминаниям детства. Он стал высекать искру, чтобы зажечь потайной фонарь. С первой попытки у него ничего не получилось, но он упорствовал, и наконец в хрупком убежище затрепетал слабый огонек.

Открыв ворота, он вошел в сад. Итак, все заново. А ведь всего два дня назад в этом доме он неожиданно стал свидетелем ссоры между Декартом и Семакгюсом. Мороз вновь сковал землю, а вместе с ней и хаос следов, отпечатавшихся на размякшей почве. Николя представил себе, как здесь прошел инспектор Бурдо, как прибывшие стражники из городского караула подняли тело, уложили его на носилки, взгромоздили их на телегу, и по ухабам и рытвинам телега покатилась в Париж. Дом выглядел еще более зловеще, чем в первый его приход, и он остановился на полпути. Слабый свет потайного фонаря тихо заплясал на мрачном фасаде. Окна в доме по-прежнему были закрыты. Николя никогда не пренебрегал возникавшими у него необъяснимыми ощущениями. Манящие или, наоборот, отталкивающие, они позволяли ему заглянуть в окутанную непроницаемой оболочкой душу камней. Возможно, причиной тому являлась присущая его кельтской душе мечтательность, а может, его просто не хотели отпускать воспоминания юности…

Яростный порыв ветра вернул его к действительности. Он вздрогнул, словно кто-то внезапно разбудил его. Сказывалась накопившаяся за день усталость. Боль, пробудившаяся в шрамах, пульсировала в такт глухому биению сердца, порождая жгучее желание поскорее покончить с делами. Однако он знал, что пренебрегать нельзя ничем. Он не хотел укорять Бурдо, но вчера работа явно велась на скорую руку, исключительно ради выполнения формальностей. В надежде, что полицейские и караульные не слишком долго топтались на месте происшествия и не уничтожили окончательно необходимые улики, он направился в дом.

Проверив состояние печатей, Николя открыл дверь и очутился на небольшой терраске. Отсюда лестница спускалась в главную комнату. Слабый свет фонаря тонул в окружающем мраке. Он едва мог разглядеть место, где нашли тело Декарта, и бронзовые перила, ограждавшие терраску.

Сейчас странная планировка дома поразила его еще больше, чем в его первый визит. В доме не было погреба, а зал, где Декарт принимал пациентов, располагался наполовину в подвале, отчего окна находились почти под самым потолком. Помещение больше напоминало крипту, чем жилую комнату.

Внимательно осмотрев площадку, он не обнаружил ничего примечательного. Затем спустился вниз, по дороге исследуя каждую ступеньку. Отыскав на камине подсвечники, зажег свечи. Из мрака выступило большое распятие: Христос из слоновой кости молитвенно воздевал руки.

На плитках пола виднелись грязные черные следы. Вокруг — полнейший разгром. Все перевернуто вверх дном. Инструменты, сброшенные со стола, где работал Декарт, толстым слоем усыпали пол. Из ящиков вытряхнули все бумаги. Из опрокинутой чернильницы вытекли чернила, и кто-то успел наступить в черную лужу. Плетеные стулья не тронули, но три обитых гобеленовой тканью кресла распотрошили, и из них во все стороны торчали шерсть и конский волос. Чья-то яростная рука смела с полок посуду и книги, разбив вдребезги первую и выдрав переплеты у вторых. Всюду валялись медицинские инструменты. Шкафы подверглись не менее яростному нападению.