Однажды вечером в Париже - Николя Барро

– Я понимаю, Аллэн, вам не терпится. Но мне нужно иметь ясную голову. В конце концов, речь идет не только о вашей подруге, но и о моей дочери. Давайте тянуть нашу баржу в одном направлении, о’кей?

Я приуныл, мне же хотелось встретиться с Мелани немедленно. Но Аллан заклинал меня сохранять спокойствие и положиться во всем на него. Он объяснил, что эта крайне щекотливая ситуация потребует большого такта. Ведь у Мелы Бекассар были основания в течение многих лет избегать любых контактов с отцом, да вот и теперь она перестала ходить в кино, как только узнала, что там снимает картину режиссер Вуд. В этой истории важнейшая роль принадлежит чувствам, сильным чувствам. Можно предполагать, что та, кого мы наконец разыскали, вовсе не запрыгает от радости, открыв дверь и внезапно увидев на пороге своего отца и меня.

Что ж, хотя мое сердце летело на улицу Турнель, рассудок мне говорил, что Аллан Вуд прав. В итоге мы условились, что в пятницу вечером он придет ко мне домой, мы спокойно все обсудим и решим, как лучше всего приступить к делу.

В субботу, в половине восьмого утра, квартал Марэ казался вымершим. Тротуары влажно блестели, моросил мелкий дождик, небо над Парижем заволокли свинцово-серые тучи – идеальное утро, чтобы отоспаться после бессонной, полной радостных волнений ночи.

В этот ранний час двое в плащах сидели за помутневшим от влаги окном в маленьком кафе неподалеку от станции метро «Бастилия», пили черный кофе и совещались. Потом они на некоторое время погрузились в молчание и только обменивались заговорщицкими взглядами. На черной деревянной скамье возле их столика лежали два гигантских букета. Нетрудно догадаться: эти двое что-то замышляли. И у них, как видно, созрел некий план.

Нетрудно догадаться и кто эти двое. Но ради полноты повествования назовем их. Аллан Вуд и я.

– Может быть, все-таки будет лучше, если первым войдете вы, Аллан, – сказал я. Через несколько минут мы должны были позвонить в дверь Мелани Бекассар в доме на улице Турнель, и от волнения у меня все плыло перед глазами.

– Нет-нет. Ни в коем случае. Как только она узнает меня – сразу захлопнет дверь. Первым пойдете вы. – Аллан Вуд нервно постукивал пустой чашечкой по блюдцу. – Не увиливайте, Аллэн. Будем действовать точно по плану, который выработали вчера.

План был гениальный, насколько может быть гениальным план, составленный двумя мужчинами, намеренными вернуть себе любовь женщины.

Для начала мы реализовали то, что в мужскую голову приходит прежде всего прочего, – купили цветы. Дикое количество роз, сирени, левкоев и гортензий. С пониманием улыбнувшись, продавщица собрала из них два гигантских букета. «Кому же предназначены эти цветы?» – поинтересовалась она, и мы хором ответили: «Моей дочери!», «Моей девушке!» Тогда она полюбопытствовала, не на день ли рождения мы идем? Мы дружно помотали головами, но дали понять, что экономить не намерены, и выложили за цветы сумму, которая равнялась цене маленького автомобиля.

«Сногсшибательные цветы», – сказал Аллан. Такими они и были. Мы едва не падали с ног, пока тащили их; в то же время громадные букеты в розовой и небесно-голубой бумаге привлекали одобрительные взгляды всех проходивших мимо женщин. А это было хорошим знаком.

Мы много чего обсудили в пятницу, когда Аллан, порядком измотанный, но счастливый, пришел ко мне из «Синема парадиз», где после обеда была отснята последняя сцена. После долгих раздумий мы решили, что в субботу с утра больше всего шансов застать Мелани Бекассар дома. Если она откроет, я должен преподнести ей букет и сказать что-нибудь вроде: «Пожалуйста, прости меня, позволь мне зайти только на минуту, я непременно должен с тобой поговорить». Потом из-за моей спины выступит вперед Аллан Вуд со своим букетом. При любых обстоятельствах просить у женщины прощения – сильный ход, сказал Аллан.

Ровно в девять мы, взволнованные до сердцебиения, стояли перед дверью ее квартиры. Мы бы, конечно, проникли в дом в любом случае, но, к счастью, в фешенебельном особняке на улице Турнель внизу сидела консьержка. Эта дама – сама предупредительность – охотно впустила нас, как только увидела букеты и услышала, что мы идем к мадемуазель Бекассар, у которой сегодня день рождения, и, что было истинной правдой, хотим сделать ей сюрприз. Ясное дело, от мужчин с цветами не ждут ничего плохого.

На лестнице было тихо, мирно. Весь дом, казалось, еще спал, когда мы поднимались по скрипевшей при каждом шаге деревянной лестнице. Вот и третий этаж.

Глядя на свой букет, я подумал, что ни одной женщине еще не дарил такой охапки роз. Я поднял руку к звонку.

Раздалось три мелодичных тона. Прислушиваясь к затихающим звукам, я затаил дыхание. За спиной у меня шебуршал Аллан, снимавший бумагу с цветов. Мы ждали. Сколько раз за последние недели стоял я вот так, перед чужими дверями, звонил, ждал… Но больше уж не придется! – подумал я.

За массивной дверью темного дерева не раздавалось ни звука.

– Что за чертовщина, ее нет! – прошептал я.

– Тсс! Кажется, я что-то слышу, – ответил Аллан.

Мы затаили дыхание. Вот и я услышал… Шаги, слабый скрип половиц. В замке повернулся ключ, и на пороге… На пороге появилось крохотное создание с растрепанными волосами, в бело-голубой ночной рубашке, босиком. Девушка стояла перед нами и протирала глаза.

– Ах, боже мой! Что это? – Она изумленным взглядом окинула два огромных букета, затем двух мужчин, стоящих на пороге.

Именно тут нашим сценарием предусматривалась сцена, в которой я должен был произнести свой текст. Но я молчал. Я смотрел на эту крошку и чувствовал, что земля уходит у меня из-под ног. И словно откуда-то издалека донесся голос Аллана, из-под груды голубых гортензий прозвучало лишь одно слово:

– Мела!

– Папа? – Девушка в ночной рубашке была слишком изумлена, чтобы рассердиться. – А что ты тут делаешь?!

Чехов пишет, жизнь – это мыльный пузырь[37]. Моя жизнь лопнула. Растроганный Аллан Вуд заключил в объятия свою дочь, она, после смерти Элен повзрослевшая и ставшая терпимей и мягче, повела его в комнаты, я же опустил на пол свой букет, словно возложил цветы на могилу. Мела – не моя Мелани. Такова была горькая правда.

Как же я надеялся, когда медленно открывалась эта дверь, что вот-вот увижу милое лицо в форме сердечка, с большими карими глазами. Как уверен был, что лишь краткий миг отделяет меня от счастья.

А на меня удивленно уставилась незнакомая молодая женщина. И я полетел в бездну. Случилось то, что казалось невозможным после всех сделанных нами открытий. Я стоял на пороге, точно каменный истукан, молчаливый свидетель примирения Мелы с ее отцом.

Аллан Вуд, обуреваемый чувствами после первых сбивчивых объяснений в прихожей, все-таки вспомнил обо мне и, спохватившись, спросил, не зайду ли я тоже, не выпью ли с ними кофе. Я покачал головой. Это было бы уже слишком.