Сезон мести - Валерий Махов

В Преображенском кафедральном соборе шла утренняя служба. В правом пределе склонились над аналоем священник собора отец Валерий и патологоанатом Курилко.

— Вы уже много лет у меня исповедуетесь, — говорил батюшка, — а тяжести со своей души так и не сняли. Я еще семинаристом наблюдал за вами во время службы, отмечая про себя, как тяжело, должно быть, на душе у этого человека. Ведь легкость сердца и чистота души зависят от искренности и глубины раскаяния. А я не могу взять на себя и отпустить вам грех, о котором не знаю. Я тоже мучаюсь оттого, что чувствую вашу боль, а облегчить ее не могу. Видите, сегодня я вам исповедался, а не вы мне. — Батюшка быстро благословил Курилко, поднес для целования крест и в смятении ушел. Курилко, еще больше расстроенный, приблизился к образам Богородицы и Спасителя, упал на колени и начал молиться.

— Пресвятая Пречистая Преблагословенная Славная Владычица, наша Богородица и присно Дева Мария. Заступись, спаси, сохрани и помилуй меня своей благодатью. Вразуми меня и наставь на путь истинный. Нет у меня больше сил жить с этой раной в душе. Либо помоги исцелиться, либо возьми меня к себе. И там, на Страшном суде, воздай мне за все вольные и невольные прегрешения мои. И ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.

Уже на выходе из храма, немного успокоенный и просветленный, он вдруг заметил красивую рыжую прихожанку, которую уже несколько раз видел у себя на работе и которая вызывала у него далеко не профессиональный интерес. Она стояла у образа святого Николая Чудотворца и истово молилась. Курилко невольно залюбовался отрешенной алтарно-фресковой красотой ее лица и безукоризненными формами фигуры.

Выйдя из храма, он сел на лавочку и приготовился ждать. Она появилась внезапно и потрясающе необыкновенно. Как будто воздух пропитался сначала розовым, потом нежно-голубым светом и, став наконец изумрудным, спустил ее на землю. Курилко вдруг понял, что если не она, то и никто. Если не сейчас, то никогда.

— Елена Сергеевна, — задыхаясь, выдавил он из фисгармонии своей груди. Голос был чужой и противный.

Внезапно она остановилась, улыбнулась и низким пиафовским голосом пропела:

— Жив, Курилко?

На мгновение ему почему-то стало страшно, как в детстве, когда вдруг, сильно испугавшись, хочешь бежать, а не можешь… Она приближалась, а он стоял, словно замороженно-заторможенный, хотя отчетливо понимал, кого сейчас напоминает. Еще бы колесо железное на палке и слюни до пояса… Надо что-то сказать. Помощь пришла неожиданно и вовремя. Девушка сама подхватила его под руку и быстро, беспрерывно болтая, повела к выходу. Он плохо понимал, что она говорит, но с каждой минутой становился счастливее. Это очень приятное и опасное состояние. Оно напоминает состояние воздушного шара. Тебя медленно надувают, надувают, ты кайфуешь, становишься большим, красивым, любимым и начинаешь понимать, что тут только два варианта — либо взлетишь, либо лопнешь. Курилко слишком хорошо знал оба, но состояние воздушной легкости и абсолютного, немыслимого счастья от близости и неизбежности этого рыжего цунами делало его беззаботным и покорным. Скажи она ему сейчас: «Давай устроим в морге День открытых дверей», — и он бы открыл не только двери, но и окна. Короче, в самом потаенном уголке его сердца заскребла своей когтистой лапой, заворочалась, замурлыкала нежданная, непрошеная, запоздалая, а потому и смертельно опасная ЛЮБОВЬ. В себя он пришел от настойчивого вопроса Кукушкиной:

— Так вы мне поможете или нет? Если да, то я найду способ вас отблагодарить, если нет — никаких обид, мы оба забываем этот разговор.

— Конечно, конечно. Я достану. Много не гарантирую, но чтобы хорошо расслабиться, нам хватит.

— Нам? Значит, вы тоже член нашего закрытого клуба? И не дрожите вы так. Возьмите себя в руки. Я обещаю вам неповторимый вечер, а ночь будет такая, как будто она последняя в нашей жизни. Вы мне тоже сразу понравились тогда, в морге. А сегодня, выйдя из храма, я подумала: «Это судьба». Но давайте не забывать, где мы работаем и какие люди нас окружают. Поэтому сейчас расползаемся в разные стороны, каждый на добычу. А вечером, скажем, часиков в семь, встречаемся у вас дома. Вы ведь живете один? Напишите мне ваш адрес. И тот, у кого будет больше и лучшего качества, загадывает желание. Хорошо? Тогда по пони!

В большом частном доме Курилко все — и снаружи, и внутри — было красиво, дорого, стильно. Кукушкина, стоя на пороге, восхищенно говорила:

— У вас потрясающий вкус и чувство меры, Владлен Натанович.

Курилко, счастливо улыбаясь, проводил ее в гостиную. Между двумя мягкими креслами стоял стеклянный журнальный столик. Елена, сев в одно из кресел, забросила ногу на ногу. В цирке их отношений, хотя они были еще в эмбрионном состоянии, этот номер все равно назывался бы смертельным. И Курилко, не выдержав, упал на колени и попытался поцеловать Лену. Она же, отстранив его руки, звенящим от возмущения голосом сказала:

— Если я здесь, это вовсе не значит, что меня можно лапать и облизывать, как дворовую девку, не дав мне даже отдышаться. А где комплименты? Где ухаживания? Где Шелли в подлиннике? Где Шекспир в переводе Пастернака? Где, в конце концов, то, из-за чего я здесь? Где белые стихи?

Курилко, поднявшись с колен и пробормотав под нос какие-то то ли извинения, то ли заклинания, сел в другое кресло и достал из коробочки, стоящей на столике, пакетик с белым порошком, две пластиковые карточки, а из стодолларовой купюры свернул трубочку.

— Хотите убить меня масштабами? — прищурившись, пропела Лена. — Давайте-ка введем легкий элемент состязательности в наши соревнования. Дело в том, что после кокса меня, как любого нормального члена профсоюза работников коксокосмической индустрии, пробивает на секс. Поэтому вначале каждый из нас нюхает пару своих дорожек, затем чужих, после чего мы определяем, чье качество лучше. Потом победительница идет в ванную и загадывает желание.

— Почему победительница, а не победитель?

— Ну, во-первых, потому что я уверена в своем коксе, а во-вторых, потому что еще больше уверена в своем сексе, а в-третьих, если хотите знать, в таких соревнованиях проигравших нет. Здесь каждый получит свое. — И она скрутила трубочку из пятисот евро. — Ну что? По пони?

— Вперед! — Быстро насыпав из пакетика кокаин на своем краю стола и разделив горку на две дорожки, Курилко замер, зачарованно наблюдая, как она медленно, явно заводя его, достала свой пакетик из того места, где восьмое и девятое чудо света расходятся в разные стороны. Сделав то же самое, что и хозяин, Елена сразу спрятала пакетик где-то в районе левого Эвереста. Заметив это, Курилко сказал:

— Расслабьтесь, здесь безопасно.

— Безопасно там, где нас нет, — отрезала рыжая бестия и одним вдохом втянула в себя две дорожки.

Когда она наклонилась над столом, Курилко понял, что не зря жил все эти годы. Он быстро разобрался со своими дорожками и стал ждать, что будет дальше. Фурия закурила и откинулась на спинку кресла. Курилко обомлел: она была без нижнего белья. Когда же девушка стряхнула пепел на ковер, его, повернутого на стерильной чистоте, это почему-то не привело, как обычно, в ярость. «Сколько нового предстоит испытать мне сегодня!» — с радостной плотоядностью подумал он.