Год Людоеда: Детская тема - Петр Кожевников

— За что? — Денис упёрся в милиционера правым глазом.

— Ладно, ты давай это… Я то есть покурю, — Рамиз замялся. — Поймёшь, поговорим.

— Чей это мальчик? — раздался женский голос.

— Сын или внук… — отозвался мужской фальцет, чавкающий, словно швабра в ведре.

— Мальчик, ты в этой квартире живёшь? С ними? — вновь спросил женский голос.

— Что с мамкой-то? — Денис подался вперёд и присел на корточки около Пелагеи.

Митрофан теперь объяснял пришедшим руками, что ребёнок — их сын, его и вот этой, лежащей. Теперь ей очень худо, но всё ещё можно исправить, если, как уже случалось много раз в прошлом, сделать женщине спасительную инъекцию в вену.

Нетаков-старший в очередной раз скорчился возле неподвижной жены, цепко обнял её, усадил, потыкал пальцем в руку и, то ли устав, то ли освобождая руки для дальнейших комментариев, выпустил Пелагею из объятий. Расслабленное и уже слегка коченеющее тело рухнуло, и голова трупа врезалась в батарею.

Денис с досадой отметил грубость отца и только сейчас совершил леденящее сердце открытие: голова матери, как на кумачовой косынке, лежала в загустевшей, будто масляная краска, луже крови.

* * *

То, что произошло между родителями, со странной неспешностью проплыло перед взором мальчика, как в замедленном фильме…

Они и раньше дрались, причём иногда, по рассуждению Дениса, без видимого повода. Кстати, он не раз замечал, что Палашка была не слабее Трошки и, случалось, выходила победителем. У женщины даже имелся свой метод. Она знала, что Митрофан хоть и может выпить немало, но не выдерживает долгих бдений и, при дефиците сна, способен свалиться, как сбитый гриб. Поэтому, если Нетаков-старший начинал скандалить и драться в начале попойки, Пелагея шла на уступки и даже стремилась к видимому примирению. Когда же Митрофана начинал одолевать сон и он был уже не в силах сопротивляться, жена вооружалась совком и шваброй и шла в атаку. Она тыкала оседающего мужа зажатой в левой руке шваброй, а потом, внезапно сократив дистанцию, плашмя била его совком по голове. Нетаков-старший издавал скулящие звуки, как утопающий всплёскивал руками, но не мог дотянуться до Палашки из-за швабры, надёжно упёртой в его мальчишески щуплую грудь.

Впрочем, иногда Митрофан умудрялся перехитрить свою мстительную подругу: он притворялся безнадёжно пьяным, мял веки руками, зевал и, будто тряпичная кукла, валился на топчан. Но стоило лишь Пелагее приготовиться к штурму, вооружиться и приблизиться, как Нетаков-старший резво ударял её чем и куда придётся: кулаком по шее, ногой в живот — неважно, главное было нанести первую битку, чтобы обескуражить женщину и, опешившей, вцепиться в волосы и бить руками, пинать ногами, пока она не вырвется и не сбежит из квартиры до следующего примирения.

Эвакуировавшись, Пелагея наведывалась к подругам, затаивалась в парадной или бродила по линии. Избитая, окровавленная, с почти полностью выщипанными волосами, она никогда не обращалась в милицию. И не потому, что боялась мести Митрофана или пассивности властей. Нет. Она считала это ниже своего достоинства. Нетакова предпочитала и дальше рисковать здоровьем и жизнью, но связываться с милицией — нет, никогда!

Иногда, если женщина чувствовала, что у Трошки не хватит сил на преследование, она оставалась сидеть, босиком, с разбитым лицом и в ночной рубашке, тут же на ступеньках возле квартиры или на подоконнике, где даже умудрялась читать газеты или журналы, разбросанные возле почтовых ящиков.

Бывало, и Ленин шёл на мировую: тогда он распахивал дверь и, стоя в проёме в грязном изорванном пиджаке, одетом на голое, не по годам дряблое тело, и в протёртых и вытянутых на коленях тренировочных штанах, жестами и лающими звуками приглашал свою спутницу возвратиться в жильё.

* * *

Когда до Дениса дошло, что вся эта красная лужа вытекла из головы Пелагеи, ему стало невыносимо жалко мать: у неё ведь, наверное, ничего не осталось там, внутри, — как же она будет думать, да и вообще жить? Да, она, наверное, уже никогда не заговорит с ним, не закричит, не заплачет, и рокфор не съест, и не запоёт своих заунывных песен, от которых становится тяжело дышать и хочется выть.

В голове Нетакова-младшего повис невыносимый вопрос, который и прежде уже терзал мальчика, когда он слышал про чью-то смерть: что это такое? Куда вдруг выселяется тот, кто совсем недавно обитал в этом, например, теле? Где сейчас его мать?

Уголки губ Дениса задрожали и поползли вниз. Горло перемкнуло, будто его захлестнули петлёй. Всё вокруг затуманилось. Что с глазом? Да это — слёзы. Он — плачет.

— Да уведите же отсюда несовершеннолетнего! — раздался всё тот же женский голос.

— Дениска, слышь. Ну посмотрел, и пойдём, — послышался голос Рамиза. — Тут врачи разберутся. А тебе потом доложат что к чему.

— Одолжи волыну, я Трошку грохну, — прошептал Нетаков-младший. — Скажешь, что я его у тебя сдёрнул, а? Дядя Рамиз, выручи разок!

— Эх, пацан…

* * *

Оставшись вдвоём с трупом Шаманки, Ленин и Денис решили водрузить тело на многотерпимый круглый стол, за которым и ели, и работали, а Нетаков-младший ещё и готовил здесь уроки. Когда он был маленьким, то очень любил рассматривать и трогать грибы, нарисованные на клеёнке, наброшенной на стол. Кроме картинок мальчик изучал следы от утюга, сигарет, прорези от ножей. Денис приближал лицо и нюхал клеёнку — тревожный запах напоминал больницу. Потом клеёнки не стало, и на стол время от времени стали стелить газеты или случайную обёрточную бумагу. Обычно же неровная от повреждений поверхность оставалась непокрытой. Из-за её беззащитности на ней постоянно увеличивалось и без того немалое количество царапин и выбоин от инструментов Митрофана, изготавливающего на продажу домашние тапочки, и чёрных кружков от сигарет.

Фанеровка стола имела бесчисленные трещинки, а по краям не везде плотно прилегала к деревянной основе, и Денису нравилось оттягивать лучики шпона, а иногда их даже отламывать, рискуя занозить пальцы.

В тот вечер Трошка-Ленин, как всегда, был пьяным. Хмельное состояние отца давно стало для Нетакова-младшего привычным и чем-то даже по-своему необходимым. От Ленина всегда пахло спиртным — если не бормотухой, то аптекой. Будучи трезвым, Трошка становился злым, вспыльчивым, просто бешеным. Если мальчик и помнил отца трезвым, то эти дни, как правило, оказывались связаны со скандалами, драками, избиениями матери и Дениса. Когда Ленину не удавалось ничего в себя влить в течение дня, он становился ненормальным, и Нетаков-младший с Пелагеей старались от беды незаметно исчезнуть из дома до тех пор, пока Митрофан не изыщет возможности захмелеть и стать менее опасным.

Нетаков-старший просунул руки Шаманке под мышки, а сыну резкими квакающими звуками велел ухватиться за ноги. Тело оказалось тяжёлым.

Когда отец и сын управились с водружением Шаманки на стол, то сели на диван покурить. Ленин сперва сложил руки покойницы у неё на животе и только потом сел рядом с сыном, который уже прикурил две сигареты и теперь затягивался сразу от обеих. Нетаков-старший взял свою сигарету, вставил её в мундштучок и упоённо затянулся, прикрыв веки.