Исповедь соперницы - Симона Вилар

Он целовал мои волосы, глаза, губы. Я стала задыхаться, слабеть. Но нашла в себе силы упереться в его грудь руками, отстраниться. Он дрожал, как крупное животное. И меня тоже охватила дрожь. И тогда я решилась.

— Эдгар… А эта помолвка? Ее нельзя расторгнуть?

Он даже отшатнулся. Несколько раз глубоко вздохнул, словно справляясь с охватившими его чувствами.

— Нет. Черт побери, нет!

Резким движением сгреб со лба волосы.

— Я получил письмо от короля. Он подтверждает… Он по-прежнему хочет этого. И она.

Я судорожно вздохнула.

— Кто… Кто ваша невеста?

— Она дочь короля. Бэртрада Нормандская.

Я прижала кулак к губам и закусила костяшки пальцев. Дочь короля. А я… всего-то внучка мятежника.

Рыдания без слез разрывали мне грудь. И все же я держалась.

— Думаю мне надо поскорее уйти, милорд.

— Да… надо уйти.

Я больше не взглянула на него. Не помню, как вышла. Мне непереносимо было чувствовать на себе взгляд Риган — участливый, печальный, но и немного снисходительный. Она где-то нашла мою накидку.

— Может немного перекусите перед дорогой?

— Нет, нет. Я должна уехать.

— Чтож, тогда пойду скажу Утрэду, чтобы собирался.

Вопросы Утрэда были как боль. Нет, Эдгар Армстронг не может жениться на мне. Он уже обручен и обручен с дочерью короля Генриха. Утрэд даже присвистнул.

— Ну тогда плохи наши дела. Как же теперь быть?

— Шериф Эдгар пообещал переговорить с Ансельмом.

— Пуп Вельзевула! Что нам его переговоры? Воистину люди не зря говорят, что он продался норманнам.

— Раньше ты его только хвалил.

Он сплюнул, но ничего не сказал. Я чувствовала, что он то и дело оглядывается на меня. Похоже догадывался, что произошло меж мной и Эдгаром этой ночью, но не решается спросить.

— Пропади я пропадом, если еще стану служить этому волку!

Мы ехали навстречу морозному солнечному дню. На ветках деревьев искрился иней, долетел лай собак, где-то слышались рождественские песнопения, звонил колокол. Я ничего этого не осознавала. Я претерпела крах своим надеждам, я была обманута и обесчещена. Я ощущала лишь мрак и пустоту внутри себя, жгучий стыд. И где моя самоуверенность, моя наивная самоуверенность?.. Выходит, я ничем не лучше своих диких людей в фэнах.

Я заставила себя выпрямиться в седле.

Что бы ни случилось, я не должна забывать, что на мне лежит ответственность за моих людей. Теперь настало время все обдумать и принять решение. На Эдгара я больше не рассчитывала, я могла положиться только на себя. Снова мой рассудок пришел в действие, я глядела вперед.

— Едем скорее, Утрэд. У нас мало времени. Мы должны поднять фэны. Должны постоять за себя!

Я был рожден стать воином, героем, вождем… А вышло всю жизнь прозябать в мелочах усадебного хозяйства. Увы, мне не повезло, я родился спустя почти двадцать лет, как отшумели бои саксов за свою свободу. Мне пришлось жить в тоскливое мирное время.

Я скучал.

После бешенных, веселых дней йоля, я вернулся в свою усадьбу Фелинг и… Короче, делать мне было нечего, клянусь душой моего прародителя Хорсы[37]Сакса!

Зима была в самом разгаре. Сухой рождественский мороз сменился ледяными туманами и дождями. Поля заболотились грязью, дороги стали скользкими, ненадежными. Не было даже возможности размяться, выехав с соколом на охоту. Приходилось сидеть в дымном тепле помещения, пить эль да судачить.

В зале моего бурга было темно и дымно. Окна, заколоченные на зиму, не давали света, из-за ненастья пришлось прикрыть и дымовую отдушину и дым чадным облаком скапливался под скатами тростниковой кровли. Все обитатели усадьбы собрались у огня. Кто чинил упряжь, кто вырезал по дереву, женщины чесали шерсть. Моя мать, благородная Гунхильд, восседала на высоком, похожем на трон кресле, а перед ней на подставке лежала большая книга с округлыми саксонскими литерами текста.

Мать громко, нараспев, читала старинную саксонскую поэму «Скиталец».

— …Где же тот конь и где же конник?

Где исконный златодаритель?

Где веселье застолий?

Где все эти хоромы? —

Увы, золотая чаша,

Увы, кольчужный ратник,

Увы, войсководы слава…

То миновало время,

Скрылось, как ни бывало

За покрывалом ночи.

Мне стало скверно. Да, исчезли, прошли времена славы моего народа. Да и где этот народ, где его гордая знать? Погублены, придавлены, смешали свою кровь с завоевателями. Эти проклятые норманны!.. Они теперь тоже величают себя англичанами, говорят, что эта земля столько же их, как и наша. Как бы не так! Никто не заставит меня уверовать, что однажды саксы не вскинут голову, не обнажат мечи, не начнут резать глотки завоевателям и тогда повторится та великая кровавая ночь, когда саксы однажды уже сумели показать себя, напоив мечи кровью надменных данов.[38]И тогда вновь на трон взойдут потомки старой династии и к Англии вернется ее слава.

Почему-то думая о потомках прежних государей, я невольно вспомнил Эдгара Армстронга. Ведь в его жилах тоже течет кровь великого Гарольда Годвинсона и он потомок датских правителей Денло. Когда он вернулся из Палестины — какое воодушевление я почувствовал! Вот, думал я, появился наконец мужчина, воин, крестоносец, который пробудит саксов от спячки, сплотит их и поведет на борьбу с завоевателями норманнами. А вышло… Этот красавчик, этот онорманившийся сакс, только и помышлял, как бы выслужиться перед их королем. Он и слышать не желал, чтобы объединить нас. Он возводил свой замок, разводил своих лошадей, кичился данной Генрихом властью, ни о чем больше не желая слышать. И напрасно Бранд и другие требовали, чтобы мы держались его, что он будет защищать наши права, оградит от норманнов. Я уже понял, что ему не до борьбы, и не знаю почему продолжаю ездить к нему.

Бесспорно Эдгар гостеприимный хозяин и неплохо угощал нас на этот йоль. Обычаев-то он придерживается, но и только. Но он не вождь, не таков, как был его отец Свейн, человек которого я всегда почитал.

Я поглядел на мать. Она уже стара, глаза выцвели, лицо избороздили морщины. Но она по-прежнему стройна, как пламя свечи, и манеры у нее величавые. Люди говорили, что Свейн Армстронг уважал и почитал ее поболее иных, преклонялся перед ней. Сам он был женат на робкой женщине, хотя и саксонской принцессе. Но это был не тот брак, какой ему нужен, и люди говорили, что Свейн заглядывался на благородную Гунхильд. Но мать всегда была величественна и почитаема, хотя и стала женой такого слабого и бесцветного тана, как мой отец Освин. Пусть это и грешно, но я не вспоминал об отце с почтением, а при его жизни даже стыдился его, маленького, робкого, вечно хлопотавшего над своими овцами, свиньями, коровами. Не удивительно, что когда в Фелинге появлялся воинственный Свейн, я так и кидался к нему. И если он обращал на меня внимание, у меня просто душа пела. И почему Свейн не увел мою мать из дома, не забрал с собой? Сделал ее хотя бы второй женой на датский лад. Но нет, моя мать была слишком горда и никогда бы не пошла на это. Она глубоко уверена, что только венчанная супруга может стать настоящей женой и госпожой в доме.