Заговор - Джонатан Рабб

Неудивительно, что путь, каким следовал Карло к немецкому варианту манускрипта, был далеко не прост. На деле восемь лет ушло у него только на то, чтобы отыскать название оригинала. Трудность заключалась в том, что немногие ссылки на рукопись, какие были в ходу, неизменно касались либо «Науки Эйзенрейха», либо, что еще более уничижительно, «Швейцарских бредней». «От второй, — раздраженно говорилось в записях, — никакого толку. А первая — ребенку известно, что она бесполезна». Никакого упоминания «О господстве».

Перст судьбы: название Карло отыскал по чистой случайности. Сверяя кое-какие цитаты в студенческой курсовой о церковных судах во времена инквизиции, он наткнулся на переписку двух испанских епископов, один из которых, находясь под сильным впечатлением от небольшого неизвестного трактата, назвал его «зловещей теорией, толкующей, как наилучшим образом предать полную бренную власть в руки церкви». Какое-то время Карло не придавал этому никакого значения, пока не ознакомился с суждением второго епископа, нашедшего, что рукопись есть «не что иное, как обычные швейцарские козни». И название: «О господстве». Автор явно швейцарец. Еще немного поисков, еще несколько писем, и Карло установил имя автора. Некий Евсевий Якоб Эйзенрейх. «Сегодня, — завершается одна из записей, — мы пьем шампанское».

Находка имени, однако, породила еще большие трудности. Для чего два католических епископа взялись за манускрипт? И почему они решили, что речь в нем идет о господстве церкви? Речь шла о власти и хаосе, владычестве и воздействии на умы. «Концы с концами не сходятся. Церковь и Эйзенрейх? Для меня в этом никакого смысла». Записи сохранили упоминания о двух изматывающих днях, когда Карло сидел и пил кофе чашку за чашкой, почти убедив себя, будто забрался в безысходный тупик. Тем не менее через три дня записи начались фразой: «Это не может быть совпадением. На сей раз меня не проведешь». Интересно, подумал Ксандр, сколько раз его приятель взывал к самому себе, заставляя себя вновь влезать в драку. Итак, урывая время от университета, Карло два месяца просидел в библиотеке Ватикана, штудируя бесконечные тома архивных списков. «Естественно, идиотам, составляющим эти бумажные рулоны, мало одного имени автора. Только названия! И когда эти церковники выучатся?» Пропуски доставили Карло немало неудобств, а для Ксандра они были облегчением. Нет ни имен, ни ссылок. Нет ссылок — нет и легкого доступа к манускрипту, аккуратно уложенному между страниц средневекового тома.

В конце концов Карло обнаружил шесть произведений о политике церкви, имеющих название «О господстве». Одним из них оказался разысканный им в Белграде немецкий перевод. Однако этот экземпляр имел значительные повреждения: размытые пятна и порванные страницы позволяли знакомиться с теорией лишь отрывочно. Воодушевление, какое испытал Карло от открытия, было, естественно, чрезвычайно велико, но состояние книги его не удовлетворило. «Ты как будто испытываешь меня, прикидываешь, насколько во мне воли хватит. Но веруй, мой Эйзенрейх. Я тебя непременно отыщу». К сожалению, ни одна из четырех следующих книг «О господстве» в ватиканском списке не принадлежала перу швейцарского монаха. Три оказались трактатами восемнадцатого века, а одна — рассуждением о божественном вмешательстве. Последнюю Карло нашел в Милане за четыре дня до приезда Ксандра во Флоренцию. «Осталась всего одна. Это должна быть она. В этом я уверен».

Шестая поджидала в собрании Данцхоффера, похороненная где-то в темных хранилищах Института исторических исследований.

То, что теперь все свелось к довольно-таки простой задаче — отыскать эти документы и извлечь манускрипт, — сначала обрадовало, а потом встревожило Ксандра. За третьей чашкой чая он принялся рассуждать: «Если все так ясно и понятно, то не окажется ли все легко и понятно и Тигу со товарищи? Экземпляр Карло они нашли, почему бы и этот не отыскать? И название им известно. Уже много лет. Поискали по-быстрому в Ватикане…» Ответ пришел так неожиданно, что Ксандр чуть не поперхнулся. Тиг узнал о существовании третьего экземпляра всего несколько дней назад. Не было нужды ничего по-быстрому искать в Ватикане, потому как они не знали, что там есть что искать. Даже уже зная о третьем варианте, Тиг никогда не сумел бы проложить связующую нить между Эйзенрейхом и церковными документами. Это было удачей, счастливым везением. Даже Карло называл свое открытие епископских писем как «дар Божий. Я отблагодарю Его всецело, когда манускрипт окажется у меня в руках».

Эти игриво-непочтительные слова — последнее, что написал Карло. Беззаботность стиля, легкие тычки и удары, отступления о лучшем во Флоренции капуччино — все это напоминало Ксандру о человеке, которого он знал с первых дней работы с Ландсдорфом. Тот зачастую называл Карло «эмоциональным Средиземноморьем». «Замечательный ум, но постоянно весь взбаламучен… избытком энтузиазма» — если когда-либо существовало выражение, определяющее разницу между тевтонами и их южными соседями, то Ландсдорф его отыскал. Когда Ксандр передал Карло замечание Ландсдорфа, итальянец сначала отмахнулся от него, будто назойливую пчелу от себя отогнал. Потом, пожимая плечами, улыбнулся: «Он прав, разумеется. Только вот какое же чудо эта взбаламученность!» Быстро подмигнул, слегка хохотнул. В этом весь Карло.

Красноречивее, впрочем, такая деталь. Для человека, видевшего лишь небольшие кусочки поврежденного варианта манускрипта, выписки из которого разбросаны по тридцати с лишним страницам заметок, Карло выказал сверхъестественное понимание его целостности. Более того, благодаря Пескаторе Ксандр увидел Эйзенрейха под тем углом зрения, какой отвергал стереотип, признанный слишком многими учеными. Слов нет, теория власти и господства (в переложениях Карло) делала подход Макиавелли заказным, даже выпрашиваемым, однако Ксандр не мог не изумляться столь явной гениальности. Если Карло прав, то Эйзенрейх выказал понимание искусства управления государством, которое по крайней мере на два столетия опережало свое время.

Записи обещали многое. Теперь пришло время выяснить, насколько манускрипт отвечает этим обещаниям.

* * *

Сара ожидала, что номер давно отключен или в лучшем случае ее переадресуют к другому. То, что получилось на самом деле, оказалось для нее полной неожиданностью.

Она позвонила из автомата на углу Восьмой и Ди-стрит.

— Алло. — Голос на другом конце женский, тихий, неуверенный.

Сара молчала, слегка растерявшись.

— Алло… Антон, это ты?

Этого вопроса хватило, чтобы Сара еще дольше молчала, гадая про себя: Элисон?

Опять ничего.

— Кто говорит? — В голосе нет ни недоверчивости, ни следа встревоженности, одно любопытство. — Алло?

— Да, здравствуйте. Это… Сара.

— Здравствуйте, Сара.

— Я говорю с Элисон… Элисон Крох?

Еще одна пауза.

— Да… Да, это Элисон говорит. А вы Сара?..

— Сара… Картер. Вы ждали, что Антон позвонит?

— Он знает телефон. — Молчание. — Это Антон попросил вас позвонить?