Рыцарь темного солнца - Валерия Вербинина

– Я бесконечно благодарен вашей милости, – пролепетала Мадленка, кланяясь в пояс.

– Ступай, юноша, – велел Конрад фон Эрлингер, – и не забывай почаще молиться, как то предписывает святая наша церковь. Возможно, тебе придется задержаться у нас дольше, чем ты думаешь.

Мадленка, кланяясь, вышла из зала и поспешила к себе. Она не обманывалась расположением комтура и прекрасно понимала, что значат его слова.

«Значит, теперь я пленница… то есть пленник крестоносцев, – Мадленка весело хмыкнула. – Двести флоринов! А ведь еще мой дед говорил, что я его сокровище и что мне цены нет. Одно утешение: Мальборк – хорошая крепость, и так просто они меня не отдадут. Даже если князь Диковский будет три года под стенами стоять, ничего он не добьется».

И, найдя утешение в этой мысли, Мадленка добралась до своей комнаты, не раздеваясь, рухнула на мягкую постель и мгновенно заснула.

* * *

На следующий день Мадленка начала обживать замок. Поскольку она теперь считалась под покровительством крестоносцев, ей разрешили бродить где вздумается, с условием, что она не попытается скрыться из Мариенбурга. Мадленка, впрочем, и сама не рвалась отсюда, отлично понимая, что ее ожидает, попадись она на глаза кому-нибудь из свиты князя Доминика или Августа Яворского. Правда, кое-кто из крестоносцев, а именно синеглазый, тоже ее не жаловал, но он ведь обязан уважать решение великого комтура, а значит, и с его стороны ей ничто не угрожало.

Мадленка облазила всю территорию крепости, побывала на укреплениях, у складов, заглянула в часовню, где были похоронены почившие в бозе великие магистры и в их числе отважный Ульрих фон Юнгинген, убитый в Грюнвальдскую битву. Твердыня Мальборка стояла уже около полутора веков и за столь долгое время успела значительно разрастись. Самым старым был Высокий замок, затем появился Средний замок, куда перебрались великие магистры, а в Нижнем замке были сосредоточены в основном склады, хозяйственные постройки и арсеналы. В Мальборке жило и кормилось множество народу; Мадленка вначале пыталась сосчитать его жителей, но затем бросила бесполезное занятие, решив, что их тут точно не меньше, чем в Кракове.

Все обитатели крепости были заняты делом: солдаты под руководством рыцарей беспрерывно тренировались, готовые в любой момент выступить в любую точку государства крестоносцев, священники служили мессы и ухаживали за больными и ранеными. В отсутствие великого магистра великий комтур принимал послов, заслушивал донесения шпионов и распоряжался отправкой войск. Был в Мальборке и свой хронист, брат Киприан из Кельна, которого Мадленка видела на совете при обсуждении своей дальнейшей судьбы. Заметив, что рыжий отрок бесцельно слоняется по крепости, пялясь на изображенных повсюду пеликанов, символизирующих Христа, брат Киприан сурово отчитал его, заметив, что господь велел своим чадам не лениться, и, обнаружив, что тот кое-что смыслит в латыни, засадил лже-Михаила за переписывание своей хроники.

Когда Мадленке осточертело, высунув язык, красиво перечерчивать на пергамент сведения о том, что, когда и почему случилось в замке, она посадила на текст жирную кляксу и сбежала к брату Маврикию в Нижний замок. Брат Маврикий в своей особой пристройке, где стояли ящики, набитые землей, и было всегда жарко, как в пустыне, занимался совершенно неслыханным делом – выращивал виноград, дыни и всяческие диковинные фрукты, клянясь своей бородой, что если дело и дальше пойдет так успешно, то он на следующий год попробует посадить здесь оливки. Пока он возился с какими-то бледно-желтыми штуками в толстой кожуре, выглядевшими чрезвычайно аппетитно; но когда Мадленка набралась смелости и куснула один из сочных плодов, он оказался таким кислым и богомерзким, что из глаз у нее брызнули слезы. Назывался сей диковинный фрукт лимоном, и брат Маврикий, которому Мадленка заявила, что лимоны, верно, выдуманы на погибель рода человеческого, долго смеялся кудахтающим смехом и никак не мог остановиться. Про растения, почвы и насекомых-вредителей брат Маврикий знал решительно все, а вот вид оружия приводил его в паническое состояние – к ратному делу он был совершенно непригоден. Глядя, как он мечется над маленькими дынями, бормоча себе что-то под нос на своем малопонятном диалекте и укутывая их, как маленьких детей, Мадленка пришла к выводу, что если уж он не чародей, то точно одержимый, однако его одержимость оказалась ей по вкусу. Все, что связано с землей, было близко ее сердцу, и в обществе брата Маврикия, никогда не обращавшего на нее внимания и не заставлявшего ее помогать ему, Мадленка отдыхала душой.

Вскоре, однако, ее затребовал к себе неугомонный Филибер. У него пока не было оруженосца, и однажды вечером он объявил, что Мишель должен помочь ему переодеться, ибо он идет исповедоваться.

К исповеди анжуйский рыцарь готовился на совесть: надел бархатную куртку, тонкую рубашку, нацепил все кольца, какие у него были, и вдобавок побрызгал на себя какой-то вонявшей мускусом водой, от которой Мадленка начала немилосердно чихать. Чихая, она натянула на анжуйца сверкающие сапоги, после чего Филибер зачем-то покрутился перед зеркалом, которое пришлось держать опять же ей, взбил рукою вьющиеся мелким бесом волосы и удалился.

Исповедь длилась довольно долго, ибо в замок рыцарь вернулся только под утро и с чрезвычайно довольной физиономией.

– Ну что, исповедовался? – спросила, зевая, Мадленка.

– Целых восемь раз! – гордо ответил Филибер.

Мадленка открыла рот, прикидывая, сколько же надо нагрешить, чтобы так долго исповедоваться, и, так и не отыскав ответа на свой вопрос, рассказала о случившемся брату Киприану. Хронист, который обычно никогда не улыбался, выслушав Мадленку, хохотал до колик, а нахохотавшись, объяснил, что на их языке «исповедоваться» – значит сходить к женщине или, проще говоря, навестить любовницу. Сердитая Мадленка осведомилась, а как же тогда пресловутый обет бедности, послушания и, между прочим, целомудрия, который приносит каждый крестоносец, вступая в орден.

– Любой рыцарь желает быть праведным всей душой, – серьезно отвечал Киприан, – но, ты знаешь, юноша: душа летит на крыльях к небесам, а телу никогда за ним не угнаться. Тело и радо стараться, оно пыхтит, бежит из последних сил, спотыкается, кричит: «Постой! Погоди, любезная!», а душе некогда, она его не слышит. Вот так и получается, что душа идет своей дорогой, а тело – своей, и только у святых их пути всегда едины.

Мадленка выслушала сие странное объяснение, но по зрелом размышлении решила, что хронист все же прав: например, когда очень хочется кушать, ясно, что еды требует бренное тело, а не бессмертная душа, и глупо было бы не есть вовсе на том только основании, что душе материальная пища не нужна.

Все или почти все крестоносцы время от времени ходили «на исповедь», но, очевидно, храбрый анжуец обладал в данном смысле отменным аппетитом, ибо вскоре он, войдя во вкус, повадился «каяться» каждый день, а то и по два раза на дню, причем всякий раз норовил заглянуть к разным исповедницам. Друга Мишеля он порой брал с собой, чтобы тот караулил, ибо у одной его подружки, жены булочника, имелся до ужаса ревнивый муж, который поклялся порезать крестоносца на облатки, если застанет его в своей постели; и однажды он был близок к выполнению своей угрозы, да, предупрежденный свистом «оруженосца», Филибер успел выскочить в окно. Булочница выбросила туда же его штаны, которых он успел лишиться в процессе покаяния, Филибер кое-как натянул их, и они с Мадленкой бок о бок зашагали обратно в замок.