Княжна Тараканова - Фаина Гримберг

Господин Лэнэ сделал тривиальный жест пожатия плеч.

– Возможно, лучше не говорить об этом, – сказал он. Мадлен чувствовала, что вдохновенно играет роль, но она даже не была уверена в том, что это действительно роль, действительно игра, а не то самое, что люди обычно называют правдой!..

– Одиночество… – проговорила она… – Я привыкла к одиночеству, но все же в монастыре я была одинока совсем по-иному…

Теперь она ожидала, что он спросит ее о монастыре. Он спросил. Она ответила, что воспитывалась в монастыре, но многозначительно не уточнила местонахождение этого монастыря… Он разглядывал ее почти откровенно, но не нагло…

– После смерти отца… – Она проговорила это и смолкла.

Он поспешил выразить сожаление о ее утрате. Она сказала, что мало знала отца, видела его несколько раз… Она то и дело замолкала, как будто хотела быть откровенной, но в то же время боялась нечаянно выдать некую тайну… Он прекратил расспросы. Вероятно, она переиграла, и он решил более не смущать ее. Но ей было нужно, чтобы он узнал о ней что-нибудь еще! Она как будто хотела говорить, хотела быть откровенной и… боялась!.. И это в определенном смысле было правдой!..

Она сказала, что не помнит своей матери. Это тоже была правда! Она уже знала, к чему ведет, но не знала, какой дорогой пойдет… Видно было, что он набирается решимости для того, чтобы высказать нечто важное.

– Мне говорили кое-что совершенно туманное о том, что вы не та, за кого выдаете себя!

Она смутилась искренне. Ведь он мог иметь в виду совсем не сказку, а самую настоящую, самую скучную правду! Она подняла на него глаза. В ее глазах трепетали мотыльками тоска, робость, надежда. Она тоже как будто набиралась смелости…

– Да, – сказала она, – это так. Но я, в сущности, никто… – И снова правда! – Я, в сущности, никто! – Вдохновение подняло ее на своих волнах… – Я не знаю, что говорили вам… – Она сейчас совершенно искренне чувствовала себя значительно более наивной, чем была на самом деле. А она все-таки, несмотря на все пережитое, оставалась в определенной степени наивной… – Я – никто! Я не могу доказать… Простите!.. Я так устала таиться! Вы представляетесь мне человеком, которому возможно довериться… Вы, должно быть, слышали, будто я – незаконнорожденная… Это не так. Отец… Одна монахиня сказала мне, что они были обвенчаны!.. Но я… Я и сама не понимаю, как это могло сделаться… Ведь императрица…

Мадлен не знала, что известно господину Лэнэ, она бросала на него короткие взгляды, в которых виделось искреннее смущение. Она могла показаться ему смятенной, встревоженной. Но по выражению его лица она определила, что странный слух о незаконной дочери Франциска известен ему. Он слушал внимательно. Она рассказала, что узнала о своем истинном происхождении случайно. Она говорила с паузами, медленно и смущенно. Она подумала, что сейчас он спросит о ее правах. Она медленно подводила разговор именно к этому! И он спросил:

– Вы полагаете, что можете рассчитывать… – И, разумеется, он нарочно не договорил.

Однако она подхватила тотчас:

– Речь не может, ни в коем случае не может идти о… о правах на престол! Я не имею права называться принцессой. Да мне это и не нужно! Я знаю, что у моей матери также были и законные дети от ее супруга, графа Шомеги… Я ничего не могу доказать… Мне предложили пострижение, но я отказалась. Не знаю, осудите ли вы меня, я ведь так молода. Мне пришлось покинуть монастырь. Я оставалась в одиночестве, без средств к существованию. Я подвергалась соблазнам… – Она замолчала, чуть прикусив верхнюю губу. Он смотрел серьезно. Она продолжила: – Мне хочется говорить вам все! Я доверилась недостойному человеку. Я должна была сразу понять, но я была так неопытна… Я была так одинока… В итоге я, вследствие моей доверчивости, потеряла последние деньги, которыми еще располагала… Но… я скажу вам правду: гораздо мучительнее было понимать, сознавать, что первые чувства мои потрачены на человека столь недостойного…

Ее охватило волнение. Ей представлялось, что в ее жизни все так и есть, как она сейчас рассказывает! И в то же время она смутно завидовала той девушке, которую сама и придумывала сейчас. Ведь в жизни придуманной девушки были те простота и ясность, коих не имелось в жизни Мадлен… Но и это было еще не все! Захваченная странными, противоречивыми чувствами, Мадлен понимала: ей непременно нужно заранее оправдать то обстоятельство, что она уже не девственница! Вполне вероятно ведь, что она вскоре окажется в одной постели с господином Лэнэ и у него, конечно же, может возникнуть вопрос, каким образом воспитанница монастыря потеряла свою телесную чистоту… Мадлен сама изумлялась странной смеси вдохновения и сугубого практицизма, проявляющейся в ее речах…

Он в задумчивости кивнул. Она чутьем определила, что он все же не принимает ее за обыкновенную авантюристку, наподобие тех мужчин и женщин, которые в изобилии встречались на дорогах Европы, в гостиницах и на постоялых дворах, в свитах вельмож и в игорных салонах…

– Вы говорите искренне, – наконец произнес он. – Мне кажется, вы не лжете.

Она встала со стула, подошла к стене у двери, оперлась, будто не решаясь приблизиться к своему собеседнику.

– Я говорю вам решительно все, что я знаю о себе. Я никогда не имела графского титула. В монастыре меня называли именем «Магдалина», это было далеко отсюда, очень далеко, в горах Италии. Поэтому я называю себя «Мадлен», на французский лад. Меня учили оставаться смиренной. Я так долго не знала, кто я! Император несколько раз посетил монастырь инкогнито, но я только позднее узнала, что это мой отец! Я покинула монастырь бедной девушкой. Документами на имя графини де Монтерлан снабдила меня добрая Катрина…

Мадлен теперь понимала, что рискует. Да, господин Лэнэ явно расположился к ней, но могла ли она с полной уверенностью полагать, что он не выдаст ее, не донесет! Впрочем, арест Катрины де Турнемир явился делом столь темным, что вряд ли господину Лэнэ или кому бы то ни было захотелось ввязываться в это дело.

– Вы очень рисковали, – заметил он, однако заметил с явной теплотой в голосе.

– Катрина сказала, что никакой графини де Монтерлан на самом деле не существует. – Мадлен выглядела трогательно доверчивой. – Ничьих прав я не узурпировала!

– Надобно подумать, чем возможно было бы помочь вам…

– Наверное, ничем. Я не имею никакого права на титул моей матери, графиней Шомеги я не могу называться. Я – никто. И все же я – дочь императора Священной Римской империи.

Он сидел, задумавшись.

– Меня могут искать, – сказала она. – Я не назову даже вам монастырь, где я воспитывалась. Меня могут найти и принудить к постригу… Я буду с вами совершенно откровенна: я не знаю, что делать, как мне быть…

Она очень обрадовалась, когда он предложил ей поехать в Бордо вместе с ним. Он также решил, что ей следует по-прежнему называться графиней де Монтерлан. Они не говорили о деньгах, но было ясно, что он берет на себя все расходы, все денежные траты, какие только могли понадобиться. Он не предлагал ей сделаться тотчас его любовницей, и это было также хорошо…