Зимняя мантия - Элизабет Чедвик (Англия)

Аббат тоже вздохнул.

– И ты позволил отдаленной мечте, вину и ловкому языку другого человека увести тебя от реальности. Я знаю тебя лучше, мой мальчик, чем ты сам себя знаешь.

– Мне следовало остаться здесь, в монастыре, и постричься в монахи, – пробормотал Уолтеф. – Мне кажется, моя жизнь имела смысл здесь, в Кроуленде.

– Да, возможно, тебе следовало остаться с нами, – мягко согласился Улфцитель и положил ладонь на плечо Уолтефа, успокаивая его. – Но раз уж ты не остался, тебе придется пожинать бурю, которую ты поднял.

Уолтеф подергал себя за бороду.

– Как? – спросил он. – Что я должен делать?

Монах минуту молчал. Потом произнес:

– Это дело твоей совести. Я не могу решать за тебя.

– Но посоветуйте. – Он умоляюще взглянул на монаха. – Я знаю, слабость моя в нерешительности и неумении предвидеть. Что бы вы сделали – окажись в моем положении?

Монах крепче сжал его плечо.

– Я бы спросил себя: что в этом мире для меня важнее всего? А затем задал бы себе вопрос: что мне надо делать, чтобы это защитить?

– Мои дети. Они – главное.

– И как же ты заботишься об их будущем?

Улфцитель говорил мягко, но в его словах была твердость железа. Как он защитит своих дочерей? Одну он уже потерял. После их ссоры, четыре дня назад у Джудит случился выкидыш. Еще одна девочка. Он сам похоронил ее. Он вспомнил о клятвах, данных им разным людям. Каждый раз по принуждению. И обещание, данное маленькой дочке.

– Я… я поеду к Вильгельму, – сказал он. – Попрошу его о милосердии, если понадобится, буду умолять. – Его передернуло только от мысли об этом.

Монах облегченно вздохнул.

– Это – твое решение, и я рад, что ты его принял, – сказал он. – Но я бы посоветовал тебе не обращаться к Вильгельму напрямую. Тебе нужен посредник. Обратись ь архиепископу Ланфранку, исповедуйся ему и попроси его ходатайствовать за тебя.

– Вы считаете меня неспособным изложить свое собственное дело?

Аббат долго смотрел на него, и Уолтефу стало стыдно.

– Да, вы правы, – вздохнул он. – Я не умею выбирать наиболее безопасный путь.

– Я напишу архиепископу и расскажу о твоих неприятностях. Напомню, что когда-то ты предназначался для служения церкви, что в тебе нет зла, только безрассудство.

– Огромное безрассудство, – согласился Уолтеф. – Надо было мне остаться в монастыре. – Он уже не первый раз говорил об этом. При очередном кризисе в своей жизни он жалел, что покинул обитель, но никогда еще это чувство не было таким острым, как сейчас. Он опустился на колени перед аббатом.

Аббат Улфцитель почувствовал прилив нежности и сочувствия, когда возложил руки на склоненную голову Уолтефа. Он был таким уязвимым перед внешним миром, и монах боялся за него.

Когда вернулся отец, Матильда была в саду, разглядывая росток, который дала ее яблоня. Услышав скрип калитки, она оглянулась и увидела направлявшегося к ней отца. Лицо его было мрачное, будто он собрался ее ругать, но, по мере приближения, на нем появилось некоторое подобие улыбки, и она поняла, что он не сердится. Она побежала навстречу, он ее подхватил и, как обычно, подбросил в воздух. Потом прижал к себе так крепко, что она едва не задохнулась и начала вырываться. Он опустил ее и присел рядом на корточки.

– Почему ты плачешь? – Она потрогала влажные полоски на его лице. – Тебе грустно?

– Немного. Я сделал глупость и теперь попытаюсь все исправить.

Она нахмурилась.

– Эх, ты еще мала, не поймешь, и, может, это к лучшему. – Он погладил ее по голове.

– Хочешь посмотреть на мое дерево? – спросила она, словно почувствовав, что отца нужно отвлечь от плохих мыслей. Схватила его за большой палец и потащила туда, где бодро тянулся вверх крепкий зеленый росток.

Уолтеф, конечно, восхитился им, но глаза его снова наполнились слезами, и пришлось отвернуться, чтобы вытереть их рукавом.

– Он превратится в большое сильное дерево. Ты тоже вырастешь и станешь прекрасной женщиной, – сказал он. – Я горжусь тобой и всегда буду гордиться.

Матильда подняла на него глаза. Что-то было не так, она не могла понять, в чем дело.

– Завтра я поеду к одному важному священнику, а затем в Нормандию, чтобы навестить короля Вильгельма, дядю твоей мамы. Какое-то время меня не будет дома. Я хочу, чтобы ты вспоминала обо мне, когда станешь ухаживать за этим деревом. И когда мама или Сибилла поведут тебя в церковь, я хочу, чтобы ты вспоминала меня в своих молитвах.

Матильда кивнула.

– Я всегда молюсь за тебя, папа. – На этот раз она не кричала и не падала на землю, стуча ногами. Завтра еще так далеко. А сегодня он с ней.

– Давай пойдем и бросим для эльфа монетку в колодец.

– Давай, почему бы и нет.

Он взял ее за руку, которая полностью утонула в его огромной ладони, и почувствовал томящую боль в сердце.

Руан, Нормандия, осень 1075 года

Сокола Симону подарил Вильгельм, по достоинству оценив его службу как в походе, так и при дворе. Крылья молодой птицы были цвета сланца, на груди переплелись голубые и кремовые перышки. Симон назвал ее Женевьевой, потому что для него она была королевой. Он учил ее охотиться и теперь проводил все свое свободное время за этим занятием. Она должна была привыкнуть к его руке, поэтому он брал ее с собой на прогулки, чтобы она привыкла к звукам и видам двора, не пугалась собак, и лошадей, и человеческих криков. Сначала она в панике махала крыльями, пыталась высвободиться, но постепенно привыкла. Теперь она сидела неподвижно на его руке, вцепившись блестящими когтями в перчатку.

Сабина, дочь сокольничего, стояла рядом. В темноте ее глаза сверкали, как черное стекло. Как полагалось, она носила косынку поверх черных кос, но он помнил эти волосы па ощупь, потому что вчера уговорил ее распустить их – мягкие, черные, густые. Потом он видел такие сны, за которые надо каяться на исповеди.

– Жаль, что вы не можете остаться, – сказала Сабина, посмотрев на него сквозь густые черные ресницы.

Симон огляделся. Они были одни, ее отца нигде не было видно.

– Почему вы решили, что не могу? – спросил он и смело притянул ее к себе – губы к губам, бедра к бедрам. Он забылся в сладости поцелуя и огне, пробежавшем от губ по всему телу. Он ощутил вожделение. Потянулся к зовущей мягкости ее грудей и пожалел, что их прикрывают платье и сорочка. Сабина вскрикнула и выгнулась, прижавшись к нему еще теснее. Но через мгновение она вырвалась и оттолкнула его.

– Мне кажется, тебе нельзя, потому что у короля гость, – проговорила она задыхаясь. – Он может в любой момент позвать тебя и велеть накрыть стол. Говорят, у короля в свите нет никого, кто бы умел так красиво нарезать мясо, как ты.