Укрощение любовью, или Уитни - Джудит Макнот

Уитни постаралась отделаться от размышлений о презренномсоседе. Почему Пол не делает предложения? И почему никогда не говорит ни олюбви, ни о женитьбе?

Она все еще искала ответы на эти неприятные вопросы, когдаколяска остановилась у дома Клейтона.

Парадная дверь открылась, и на пороге возник чопорныйдворецкий, высокомерно разглядывающий прибывших гостей.

— Добрый вечер, — величественно провозгласил он.

Сначала Уитни была шокирована, потом начала втайнезабавляться надменными манерами, более подобающими дворецкому титулованноголица, чем слуге мелкопоместного дворянина;

Пока лакей снимал плащи с тети Энн и Мартина, в небольшоефойе из холла вошел Клейтон и шагнул прямо к Уитни.

— Можно? — вежливо осведомился он, заходя ей за спину иосторожно притрагиваясь к легкой накидке персикового цвета, окутывавшей ееплечи.

— Благодарю вас, — вежливо пробормотала Уитни.

Откинув широкий капюшон, она расстегнула атласную застежку угорла, стараясь как можно быстрее избавиться от накидки. Прикосновение его рукнапомнило ей о дне пикника, когда он бесстыдно ласкал ее у ручья и обещал вбудущем сжимать в объятиях дольше и сильнее, словно предлагал ребенку конфету. Самодовольныйосел!

Отец подвел тетку к столику полюбоваться безделушками изслоновой кости, а Клейтон проводил Уитни в комнату, служившую, очевидно, игостиной, и кабинетом.

В широком камине плясало яркое пламя, изгоняя ночной холод идобавляя мягкое сияние к мерцанию свечей в подсвечниках на каминной полке.Мебели было немного, но вся дорогая, красивая и в чисто мужском вкусе. Однастена была занята длинным дубовым комодом с прекрасной резьбой, на обоих концахкоторого стояла пара великолепных массивных серебряных канделябров. Верх шкафабыл инкрустирован мраморными квадратами, каждый из которых окружали полоскирезного дерева. В центре красовался огромный серебряный чайный сервиз,подобного которому Уитни никогда не видела. Он казался таким тяжелым, чтоСьюелл, их дворецкий, наверняка не смог бы его поднять, не говоря уже о том,чтобы с достоинством внести в гостиную.

Уитни даже улыбнулась, представив, как их всегда безупречновоспитанный дворецкий, спотыкаясь, сгибается под тяжестью подноса с сервизом.

— Смею ли я надеяться, что эта улыбка означает некоторуюперемену вашего мнения обо мне к лучшему? — лениво осведомился Клейтон.

Уитни резко вскинула голову.

— Я не успела составить о вас никакого мнения, — солгалаона.

— А по-моему, вы обо мне весьма определенного мнения, —хмыкнул Клейтон, усаживая ее в удобное кресло, обитое мягкой темно-краснойкожей, и, вместо того чтобы самому устроиться в другом кресле напротив, унаглеца хватило дерзости присесть на подлокотник ее кресла и небрежно вытянутьруку на спинку.

— Если в этой комнате не хватает удобных стульев, я будусчастлива постоять, — холодно объявила Уитни, пытаясь подняться.

Но руки Клейтона стиснули ее плечи и вдавили девушку обратнов кресло.

— Мисс Стоун, — заметил он, вставая и улыбаясь в еезапрокинутое лицо, — у вас язык настоящей гадюки.

— Благодарю вас, — невозмутимо ответствовала Уитни. — А увас манеры варвара.

Как ни странно, Клейтон, вместо того чтобы обидеться,неожиданно разразился громким хохотом, и прошло несколько минут, прежде чем он,все еще посмеиваясь, протянул руку и нежно взъерошил волосы у нее на макушке.Уитни мгновенно оказалась на ногах, разрываясь между желанием дать ему пофизиономии или просто лягнуть. Но в этот момент в комнате появились отец итетка и застали их стоящими лицом к лицу: откровенно восхищенное выражение лицаКлейтона и злобно взирающего на него в ледяном молчании — Уитни.

— Ну что же, вижу, вы заняты чертовски приятной беседой! —жизнерадостно провозгласил отец, что заставило губы Клейтона подозрительнодернуться, а Уитни — едва удержать нервный смешок.

Ужин оказался пиршеством, сделавшим бы честь королевскомуповару. Уитни лениво ковыряла великолепного омара под соусом из белого вина,чувствуя себя крайне неловко во главе длинного стола, напротив Клейтона. Почемуее посадили сюда, на место хозяйки дома? Как неприятно!

Сам он играл роль хозяина с естественной непринужденнойэлегантностью, невольно восхитившей Уитни. И даже леди Энн, полностью оттаяв,вступила с ним в оживленную политическую дискуссию.

Когда принесли пятое блюдо, Уитни прервала долгоемучительное добровольное молчание. Клейтон поддразнивал и поддевал ее,насмехался, весь вечер говорил колкости, пока она не приняла наконец участия вбеседе, но лишь для того, чтобы защитить право женщин на одинаковое с мужчинамиобразование.

— Какая польза от геометрии женщине, которая проводит всесвободное время, вышивая платки для мужа? — ехидно осведомился он.

Уитни обвинила хозяина дома в том, что он мыслит совсем какее дедушка, за что Клейтон шутливо наградил ее прозвищем «синего чулка».

— Чертов «синий чулок», — поправила Уитни, весело улыбаясь.— Именно так джентльмены вроде вас, чьи убеждения так и не изменились со временсредневековья, называют любую женщину, в чьем словаре содержится более трехобщеупотребительных фраз.

— И какие же эти фразы, позвольте спросить? —поинтересовался Клейтон.

— «Да, милорд», «нет, милорд» и «как вам будет угодно,милорд». — И, гордо вздернув подбородок, добавила: — Как грустно, чтобольшинство женщин под угрозой остаться старыми девами с детства приучаютказаться глупенькими болтушками.

— Согласен, — тихо признался Клейтон, но, прежде чем Уитниуспела опомниться от изумления, добавил: — Однако факт остается фактом: какоебы прекрасное образование ни получила женщина, настанет день, когда ей придетсяповиноваться ее господину и повелителю.

— Я так не считаю, — фыркнула Уитни, игнорируястрадальческие, умоляющие взгляды отца. — Более того, я никогда, никогда вжизни не назову ни одного мужчину своим господином и повелителем.

— Неужели? — саркастически усмехнулся Клейтон.

Уитни уже собиралась ответить, когда ее отец, к удивлениюдочери и раздражению хозяина дома, пустился в пространные рассужденияотносительно орошения ферм.

За десертом Клейтон вновь обратился к Уитни:

— Мне хотелось бы знать, в какую игру вы особенно любитеиграть после ужина.

Взгляды серых и зеленых глаз скрестились в молчаливомвеселом понимании, однако Клейтон многозначительно договорил: