Маленькая коммунистка, которая никогда не улыбалась - Лола Лафон

Без толку. Ладно, проехали.

– Я читала, что в восемьдесят седьмом люди потихоньку вешали на шеи бродячим собакам таблички с высказываниями против Чаушеску, а еще – что актера, сыгравшего Чаушеску в музыкальной комедии, на улице иногда оскорбляли и даже плевали в него. Видели вы тогда эти знаки? Понимали, что грядет какое-то событие… что-то произойдет или вполне может произойти?

Еще не договорив, я жалею о своих словах. Надя бежала из Румынии за две недели до падения Товарища, а значит, скорее всего, ни о чем не догадывалась. И неважно, что, как только о ее побеге сообщила западная пресса, один французский журналист безапелляционно заявил 29 ноября 1989-го: «Она была тесно связана с режимом и, несомненно, почувствовала, что ветер вот-вот переменится. Она предвидела пришествие демократии и решила уехать, чтобы ее не обрили наголо». Мало ли кто что напишет…

Не оборвать ли мне свой рассказ там, где Надя решила «сменить обстановку» и целую ночь ползла по грязи через замерзший лес на западе Румынии к венгерской границе? Бегство символа, бегство героини, которая поневоле способствовала прославлению того, кто у нее на родине распоряжался марксизмом на свой лад.

Не оборвать ли мне свой рассказ теперь, когда мы постоянно ссоримся из-за того, что наши версии событий не совпадают? Права ли Надя, не однажды в ходе наших разговоров упрекавшая меня в том, что я «слишком полагаюсь на документы» и плохо знаю Румынию, что не решаюсь пойти против расхожего западного восприятия кошмарной коммунистической эпохи?

– Если вы захотели написать обо мне, значит, восхищаетесь моей биографией. А я – порождение именно этой системы. Я никогда не стала бы чемпионкой в вашей стране, у моих родителей не было бы на это средств, а в Румынии для меня все было бесплатным – от формы до тренировок и лечения! Вы хоть знаете, что в восемьдесят восьмом году румынская олимпийская команда больше чем наполовину состояла из женщин? Во Франции, кстати, было тогда вдвое меньше. Видите ли, в девяностые годы стало хорошим тоном ненавидеть наше прошлое, считать, будто при коммунистическом режиме вообще ничего хорошего не было, будто у нас не было прошлого! А мы жили! И даже смеялись! И любили! Не было муки? Это правда. Все одевались одинаково? Правда! Правда! Но никто не насмехался над детьми, у которых не было «фирменных» свитеров, одежда для нас была всего лишь одеждой, никаким не символом! А сегодня ровесники моих родителей бегут из страны, чтобы у вас там попрошайничать, всем известно, как их принимают, и вы сами мне говорили, что означает у вас «девушка с Востока».

Я первой повесила трубку. И на время отложила работу.

– Если вы как-нибудь сюда заедете, мы поговорим, если нет – можно списаться по электронной почте, – любезно ответила мне по-английски бывшая ее подруга по команде, единственная оставшаяся в Онешти, в городе, где спортивной школе и лицею присвоено имя Пади.

Что она может рассказать, та, которую я нашла, но которая не стала Падей К.? Какова ее версия истории? Я сообщила Юлиане В. и другим людям, с которыми несколько месяцев переписывалась, о своем приезде в Бухарест на неопределенный срок. И уже в Румынии получила от Пади сообщение с единственным вопросом: «Почему Вам захотелось написать эту книгу?»

ИНТЕРМЕДИЯ

Октябрь 1989, Бухарест

Когда автобус остановился, чтобы впустить контролеров, она сидела и мечтала, прижавшись лбом к окну У нее не было билета, но она, уверенная в себе, повторила (наверное, молодой контролер не расслышал?): «Команечи Надя. Я – Надя!» А он, и головы не подняв, продолжал старательно записывать над суммой штрафа фамилию и имя молодой брюнетки, одиноко сидящей в глубине промозглого автобуса, пока подоспевший коллега не выхватил у него из рук и не порвал в клочья серую бумажку Эту историю разные биографы упоминают как случай, который подтолкнул Надю к решению бежать из страны.

Декабрь 1989, Вена, Посольство США

«Это было так странно… Невообразимо… Все знали, что она несколько дней назад сбежала из своей страны, ее объявили пропавшей без вести.

И вот наконец она нашлась. Было так. Я дежурила. Вдруг входит в посольство молодая женщина – в джинсах, коротко стриженная, я даже подумала сначала, что это юноша, узнала, только когда она оказалась вблизи. Никогда этого не забуду, честное слово, у меня и сейчас, когда рассказываю об этом, мурашки по коже, я так ею восхищалась, и моя дочка ее обожала, она после Монреаля все время у нас в саду играла в Надю.

“Я – Надя К., – сказала она. – Я прошу политического убежища”».

24 января 1990, Лос-Анджелес, отель «Беверли-Хиллз»

Крупным планом – ее ноги в черных блестящих колготках, каблуки дешевых лодочек сбиты. Надя играет на пианино первые несколько нот «К Элизе». Ее глаза подведены неровной чертой, ярко-розовая помада на верхней губе размазалась. Как хотелось бы оказаться там, чтобы убить Чаушеску своими руками, внезапно сообщает она, нахмурившись, и грубо изображает пистолет пальцами с перламутровым лаком на ногтях: «Бух! Бах-бах!»

Журналист знаком подзывает ее к себе, предлагает сесть рядом на широкой гостиничной кровати, вставляет в видеомагнитофон кассету. Она вздрагивает. И потом сидит очень прямо, завороженная собой в Монреале, бледной девочкой, которая щебечет, обращаясь к восторженным взрослым: «Я – Надя!»

ONEŞTI – BUKUREŞTI

Уже темнело, я весь день добиралась сюда из Бухареста автобусом, гостиница в Онешти, где я забронировала номер, была пуста, все номера очень просторные. Юлиана назначила мне свидание в холле и повела к себе, она жила совсем рядом с гостиницей. Я представляла ее себе желчной и разочарованной, а она оказалась энергичной, пылкой и деловой: все приготовила, будто у нас каждая минута на счету, разложила на кухонном столе книгу с отретушированными цветными снимками коммунистической эпохи и альбом с фотографиями и вырезками из газет: биография «золотой команды»…

– О чем именно вы пишете книгу, о румынской гимнастике вообще или о Наде? Знаете, мы ведь с ней знакомы с детского сада, – сообщила Юлиана, показывая фотографию двух шестилетних девочек. – И мне она позвонила первой, когда сбежала отсюда.

Альбом оказался собранием иллюстраций к истории, которую я уже год как пытаюсь выстроить – с тех пор как начала ее писать.

Вот молодые, не старше тридцати, Бела и Марта, склонившиеся над группой детей в передниках за школьными партами. Вот Бела с девочками в Париже, на фоне Эйфелевой башни.

– Та история с парижским турниром… как это было, Бела и в самом деле силой прорвался во Дворец спорта?

Юлиана пожимает плечами, потом протягивает мне кусок яблочного пирога на тарелке.

– Команду поделили тогда на две части, я была в Риме и ничего не могу вам рассказать.