Любовь и смерть Катерины - Эндрю Николл

для них обоих блузка наполовину не расстегнулась сама собой и не упала с ее плеч.

Тогда Катерина с силой толкнула сеньора Вальдеса в грудь так, что он упал навзничь на постель, и села на него верхом.

— Вот, — сказала она, протягивая вперед руки. — Расстегни пуговицы, пожалуйста.

Его пальцы дрожали, но он сумел справиться с этой внезапно ставшей мучительно тяжелой задачей, и через пару секунд она была одета лишь в тонкое кружево белья, и он умирал от желания к ней. Он приподнялся, чтобы дотронуться до упругих полушарий, но она снова усмехнулась чудным грудным смешком и сказала:

— Подожди… — целуя его пальцы, отводя в стороны его руки, — сейчас, подожди еще немного…

А потом ожидание вдруг кончилось, и она, нагая, вытянулась рядом с ним. Ее кожа, мягкая как бархат, гладкая как шелк, касалась его везде, везде: терлась о белоснежную рубашку, наполняла трепещущие ладони, задевала лицо, задерживаясь на губах…

Она пообещала ему все и сдержала обещание.

Я расскажу вам, на что это было похоже — любить Катерину. Бывает у вас, что иногда, когда вы взглянете на часовой циферблат, кажется, что время остановилось? Если глаз падает на секундную стрелку как раз в тот момент, когда она перепрыгивает очередное деление, приземляясь на следующей черной черточке, часовой механизм на мгновение будто замирает. И мир вокруг замирает, и вы испытываете невыразимое блаженство и радость оттого, что победили время, каким-то чудом выскочив из его вечного холодного круговорота, но одновременно ужас от осознания бессмертия, совершенно чуждого нам, людям. Тут часы опять начинают тикать, и жизнь возвращается на круги своя. Вот на что это было похоже — любить Катерину, на остановленное во времени прекрасное мгновение.

Любить Катерину было как стоять на самом краю утеса, подставив лицо морскому ветру, вглядываясь в лазурные волны далекого моря, бесшумно осыпающие пенистым каскадом брызг острые скалы далеко внизу, как щурить глаза на ярком солнце, прислушиваясь к тяжелому рокоту воды. Вот как это было — любить Катерину.

Любить Катерину было как улететь на другую планету, как стать всемогущим волшебником, которому по плечу остановить время, как сжать вселенную до размера капли воды, как заполнить небо только одним вздохом, как прожить ночь и день, не дав сердцу стукнуть ни разу.

Прошел день, а потом ночь, прежде чем они сошли с постели, и еще один день, прежде чем они вновь вышли на улицу.

И даже когда она в экстазе ухватилась на его плечи, шепча: «Папи, папи!», сердце сеньора Вальдеса больно сжалось лишь на миг, а затем он опять поплыл по теплым волнам ее любви.

Когда он любил Катерину, река Мерино превратилась в засыпанный листьями ручей, а деревья в парке засохли. Деревья стояли как обесчещенные офицеры на плацу, поникнув к земле голыми ветками, будто ожидая, что сейчас с них сорвут знаки отличия и переломят над их головами шпаги.

А в это время жара достигла апогея: просочилась сквозь стены домов, превратив квартиры в раскаленные духовые шкафы, нырнула в канализационные люки, заполнив город невыносимой вонью, до трещин высушила асфальт на тротуарах. Собаки выли, младенцы орали, даже начальник тюрьмы сжалился над заключенными и, набрав холодной воды в пожарные цистерны, направил шланги на решетки камер.

Начальство кинотеатров распорядилось, чтобы на сцену клали огромные куски льда и ставили рядом вентиляторы, разгоняющие прохладный воздух по залу. Лед таял, и талые ручьи капали в оркестровые ямы, где в пыльных роялях мыши вили гнезда. Но все равно в кинотеатры никто не приходил.

Пот ручьями лился с горожан. Бары и рестораны дымились от жары, даже самые рьяные любители танго не танцевали, а лишь сидели на полу, обмахиваясь веерами и газетами. Дым сигар висел над городом всю ночь и всю последующую ночь. В порту ожесточились драки среди матросов. Первый помощник теплохода «Медуза» ушел в самоволку на берег и не вернулся утром.

А в подвалах Дворца правосудия кипела обычная работа: допросы, пинки, зуботычины, пощечины, розги, дыбы. Выбитые зубы падали на пол, большие пальцы скрученных за спиной рук сводило судорогой.

— Спроси его еще раз, — говорил команданте Камилло, зевая. — Не отставай, пока не скажет. Они всегда говорят. Всегда.

* * *

Есть люди, родившиеся и выросшие в фавелах[8], что всю свою жизнь проживают в сплошной нищете, голоде и страданиях. К счастью, их несчастливая жизнь обычно не затягивается надолго, и они сравнительно быстро переходят в мир иной. В фавелах бывает мало еды. Болезней масса, а врачей нет. Даже те скудные куски, что люди добывают тяжелым трудом, немедленно привлекают внимание местных волков. Люди должны повиноваться — неважно, пришли указания от гангстеров или полицейских, впрочем, жители фавел не видят большой разницы между теми и другими. Поскольку работы в фавелах нет, днем остается спать или пить, если есть что пить, конечно, а ночью — слушать собачий лай и глухие хлопки выстрелов или, что еще страшнее, ждать, когда глухие хлопки выстрелов раздадутся прямо над ухом.

Летом жара стоит страшная, тонкие жестяные стены крошечных лачуг раскаляются так, что об них можно обжечься. Грязные сточные канавы, пробегающие мимо дверей, густеют, а потом и вовсе застывают кислотно-гнилостными озерцами, над которыми собираются рои мух. Вонь поднимается вверх, как сжатый кулак, готовая сразить непривычного человека наповал, а мухи с сердитым гулом взлетают в воздух, стоит мимо пробежать стайке рахитичных детишек.

А зимой дождь барабанит в крыши и протекает внутрь, несмотря на усилия заботливых мамаш, что все лето собирали пластиковые бутылки, разрезали вдоль и налепляли на крыши наподобие черепицы. Капли выбивают чечетку на длинных листах полиэтилена, звонко капают в подставленные плошки. Вода переливается через край, впитывается в земляные полы хибар, образуя грязные, стоячие лужи. Канавы переполняются водой и несутся вниз бурными потоками, пока в каком-нибудь узком месте не скопится гора жестяных банок, использованных подгузников, сухих листьев и обглоданных костей и не устроит там запруду. Тогда канавы выходят из берегов и устремляются с гор другими путями, иногда прихватывая на пути за компанию пару самых шатких домиков.

Но посреди грязи, вони, болезней и нищеты эти люди умудряются находить моменты радости и даже счастья.

Бывает, приходит весна, и вдруг на обочине тропинки распускаются первые скромные, нежные, непонятно откуда взявшиеся цветы, на короткое время облагораживая убогий пейзаж.

Бывает (редко, но бывает!), мальчишка найдет старый футбольный мяч и добежит до сухого и относительно ровного участка земли и начнет подбрасывать его над землей носком ноги, зависая в воздухе, подобно