Гений, или История любви - Татьяна Веденская

— Хочешь булочку?

— Не-а.

Она покачала головой, поднесла стакан ко рту и подула. Чай был горячий. Володя смотрел на нее и думал, как это было бы просто — спросить, где она провела ночь. Всего четыре слова. «Где ты провела ночь?» — и дальше, так или иначе, услышать что-то в ответ. Но только не с ней, не с Соней-Элизой. И не только потому, что она не говорит. Даже если бы говорила… ничего бы не сказала. Так же точно пожала бы плечами и ушла. Возможно, навсегда, а этого Володя боялся.

Соня была самым непредсказуемым и, как ни странно, самым сильным человеком, которого Володя когда-либо знал. Самым цельным, самым неуправляемым и неуклонно идущим по одному ему ведомому пути. Володя теперь и понять не мог, как он не видел этого раньше. Соня посмотрела на него внимательно, потом склонилась и неожиданно положила руку ему на плечо.

— Тебе помочь с вещами? — спросил он, вздрогнув. Ее прикосновение моментально породило мысли, которые заставили его трястись от ярости. Что, если она прикасалась к нему, к Готье, а он прикасался к ней? Что, если все то, что Володя себе вообразил, — правда. Одно дело — взгляды, намеки, его личные домыслы и придумки. Другое дело — если это все правда.

— Да! Ага! — Она радостно закивала и потащила его в номер.

Там валялись еще не до конца собранные вещи, ее сумки, все кожаные фенечки и украшения Ингрид. Соня улыбалась, собирала чемодан и сумки и слушала рассказы Володи о том, как вчера Леший на спор выпил восемь упаковок пива, как ему потом было плохо и как их чуть не выгнали из гостиницы, потому что они курили в кухне. Он старался говорить весело и выглядеть, как всегда, чтобы все было, как обычно. Да все это было не то. Он был для нее просто друг, но сейчас и этого было достаточно. Это было не так уж и мало.

Друг — так друг. Через час они уже сидели в автобусе, снова вместе. Готье недовольно поглядывал на них — он сидел один в ряду чуть наискось от них и время от времени посматривал на Элизу. Володя злорадно подумал, что, если бы не он, Готье бы наверняка нашел повод подсесть к Соне. Но в автобусе она ему не принадлежала. Даже если этой ночью она была с ним. Хотя… кто знает. Может, она ходила в музей? Может, поздно вернулась? Может… Володя легко и просто мог убедить себя в чем угодно, и он это старательно делал. Впрочем, очень скоро все это стало совершенно неважно, потому что все вдруг изменилось.

Он доехал с Соней до дому, вызвавшись проводить ее и донести вещи. Он надеялся, что так ему удастся задержаться еще хоть на чуть-чуть. Готье не мог ему помешать — в Москве на красной «Ауди» их с Борисом Николаевичем встречала Ингрид. Так что хотя бы сейчас Соня была его, Володина, и только его. Пока они не поднялись на восьмой этаж ее дома и не открыли дверь в квартиру. Они вошли в прихожую и увидели, что там горит свет, а в дверном проеме, ведущем в гостиную, стоит высокая, статная пожилая женщина — Сонина бабушка — и невозмутимо, но холодно улыбается.

Что может быть хорошего, когда в одной комнате собираются сразу три женщины, пусть даже одна из них и молчит. Другие-то две говорят, да так, что не остановишь. Бабушка, мать и дочь — три поколения, и никакого понимания, что, впрочем, совершенно нормально. Еще Тургенев писал об этом. Мир видится по-разному, и поэтому возникает страшная путаница между тем, что важно, и тем, что есть полная ерунда.

Мама прилетела через три дня после «триумфального» возвращения Сони из гастрольного тура, и за эти три дня, что бабушка и Соня провели вдвоем в квартире, ситуация только накалилась. Бабушке было не с кем поговорить, так как Соня сообразно привычке на все бабушкины вопросы, упреки, претензии и восклицания только пожимала плечами и улыбалась. Никакого желания отвечать у нее не было, и тут она удивительно походила на миллионы других подростков, нормальных, разговорчивых в другое время, но хранящих партизанское молчание в ходе нравоучительных бесед с предками. Политика игнорирования, как определяют это психологи. Из трех видов решения конфликта — диалог, противостояние и уход — Соня, как и все подростки, выбрала последнее. Уход от разговора, не это ли и была реальная причина ее молчания? За эти три дня бабушка успела на все посмотреть другими глазами, и то, что обычно считалось слабостью, нездоровьем, ненормальностью и отклонением от нормы, представлялось ей теперь сильнейшим оружием.

— Как ты могла? Ты же так хорошо училась? Зачем тебе этот балалаечник? Соня, это же Гнесинка, ты хоть представляешь, как трудно туда попасть?

— Да, — соглашалась Соня, и эти короткие, на бедность брошенные ответы только еще больше распаляли бабушку.

— Ты меня огорчила. Ты меня разочаровала. Никогда, в самом страшном сне я не могла представить, что ты окажешься такой! Тебе хоть стыдно?

На это Соня предпочла вообще ничего не отвечать. Стыдно ей не было. Даже в те самые первые минуты, омерзительные и непотребные, вульгарные до невозможности, Соне не было стыдно. Бабушка выгнала из дому ни в чем не повинного Володю, она кричала на него так громко, что было слышно на весь подъезд, и даже Сара Лейбовна высунулась из своей квартиры вместе с кошками. У нее было выражение лица человека, которому случайно достался билет в первый ряд на ее любимый спектакль. Кошки тоже заинтересовались, подходили к краю лестницы и смотрели вниз сквозь решетки на убегающего Володю. Знатный скандал.

— А вы, Сара Лейбовна, все никак не поусыпляете ваших кошек? — метнулась к ней бабушка. — Это же антисанитария. Это же незаконно!

Сара Лейбовна юркнула обратно в свою обветшавшую берлогу, призвав к себе и всех хвостатых.

Бабушка покраснела и тоже убралась восвояси, к стоявшей в ветровке и кроссовках Соне, которой не было стыдно, потому что ничего такого позорного она за собой не замечала. Она жила своей жизнью и, хоть убей, не понимала, почему все вокруг с такой настойчивостью ждут от нее, что она будет поступать исключительно так, как хотят они. Соня так не делала никогда.

— Что это?! — ахнула бабушка, вытряхивая содержимое из Сониной наплечной сумки. Бабушкино удивление вызвал паспорт, главный документ человека и гражданина, воспетый еще самим Маяковским. — Он же… он же утерян? — И только тут до бабушки начала доходить вся глубина Сониного предательства, потому что бабушка видела это именно так. — Это ты взяла? Ты! И тогда, когда я бегала по вокзалу, он был у тебя? Паспорт? Говори, дрянь! — Бабушка стала просто пунцовой.

Соня справедливо сочла разговоры в такой момент неуместными. Что скажешь бабушке? Что она не хотела и не собиралась ехать ни в какой лагерь? Что у нее были свои планы, до которых никому не было никакого дела? Что это ее жизнь? Приехали туда же, откуда начали. Что сказать людям, которые ни о какой «своей жизни» ничего и слышать не хотят. Соня молчала, а бабушка, напротив, говорила и говорила, вызывая у Сони головную боль и странную дремоту, скинуть которую было очень трудно. Но стоило прикрыть глаза…

— Ты что, меня совсем не слушаешь? Тебе вообще наплевать на меня? Откуда ты только такая взялась — черствая, жестокая. Ты же не была такой! Это все они, все эти мужики из твоей так называемой группы. А ты знаешь, что я могу на них написать в милицию и их посадят. И этого твоего жалкого Володю посадят. Скажи, ты с ним спала? Что они с тобой сделали? Ты курила травку? Что ты молчишь?