Гений, или История любви - Татьяна Веденская

Самое глубокое затишье возникает обычно накануне большого шторма, но Ингрид никогда не жила рядом с океаном. Она была человеком континентальным, городским, и прогноз погоды был ее единственным информатором. Она была чужда приметам. Никогда не интересовалась цветом заката или силой ветра, дующего с востока. Она смотрела на Готье, который, лениво развалившись, дремал в кресле в холле квартиры на «Соколе», и видела только безмятежный штиль. Готье был тих, погружен в себя, он спокойно брал из рук Ингрид еду, напевал что-то, рассеянно отвечал на вопросы и не ругался на то, что Ингрид курит. Ей бы забеспокоиться, задуматься, но это было такое счастье — просто находиться вместе, смотреть новости по телевизору, прижиматься щекой к его груди. Ингрид не хотела ни о чем думать, она просто зажмурилась и мурлыкала, как кошка на солнце, наслаждаясь теплом своего солнца.

Все кончилось на сорок первый день. В студии раздался телефонный звонок. Ингрид была на кухне, она готовила баварские колбаски с капустой, что-то наподобие того, чем кормили в доме ее отца в Берлине. Она стояла перед плитой в футболке на голое тело с символикой «Сайонары», босая и улыбающаяся. Ингрид играла в домохозяйку и не услышала звонка. Только когда из холла донесся встревоженный голос Готье, повышенные тона, она выглянула из кухни.

Звонила Соня. Чтобы совершить этот звонок, она ждала сорок дней и еще несколько часов. Она уже совсем было отчаялась, не зная, подвернется ли шанс — маленький шанс сбежать и вернуть себе свою собственную жизнь. И теперь она звонила, уверенная, что на ее звонок ответят — и ответит именно и обязательно Готье. Почему? Кто его знает. Просто Соня была уверена, что Готье ждет ее. И когда трубку сняли после второго же гудка, она тут же узнала его голос. А в таком случае и речи не могло идти о том, чтобы уехать.

— Элиза, это ты?

— Я! — тихо прошептала она.

И дальше всем планам матери было суждено одно — рухнуть. И пусть на руках у ее матери уже имелся заграничный паспорт Сони Разгуляевой и билет до Веллингтона — неважно.

Хотя мама действительно сделала все, что могла. Все были подняты на уши, и Алена явно не была настроена упускать Соню из рук. Даже отец Сони уже знал, что с дочерью что-то не так.

— Ее нужно спасать! — шептала мама в трубку, стараясь добиться максимального драматического эффекта.

— Она здорова? Она в порядке?

— Ты встретишь нас? Мы сейчас очень нуждаемся в твоем внимании. Володя, ты слышишь меня?

— Я буду, буду, — растерянно и взволнованно отвечал муж.

Словом, с этой стороны все складывалось достаточно неплохо. Алена даже подумала, что это вышло удачно, что дочь бросила Гнесинку. Что бы она, Алена, делала сейчас в Веллингтоне, если бы не дочь? Сидела бы в пустом доме? Слушала бы тишину? Покупала бы снотворное по рецепту врача, потому что невозможно спать, когда красивый, любимый муж неизвестно где. Вернее, очень даже известно где.

Соня все это время спокойно сидела у окна на кухне. Она не участвовала в сборах, аккуратно переступала через разложенные в коридоре чемоданы и отводила глаза, когда мать пыталась с ней поговорить. О чем им говорить? Что еще скажет мать, кроме уже сказанного? Что ее волнуют только собственные проблемы? Я вас умоляю, это было ясно без слов. Вообще, все по-настоящему важные вещи проступали между строк, о них не говорилось вслух.

— Нам пора выходить, — наконец сказала мама.

Было обеденное время. До самолета оставалось больше десяти часов, но мама хотела попасть на самолет вовремя и с запасом. Бабушка тоже приехала — они не доверяли Соне, хотели страховать друг друга. Бабушка же вызвала такси. Сумок было много, предполагалось, что взять нужно почти все, ведь неизвестно, когда еще кто-то вернется в квартиру на Тверской. Бабушка ушла проверять краны, газ, воду, обходить комнаты на предмет закрытых окон и задернутых занавесок. Соня оделась, обулась, и даже при самом внимательном взгляде на нее нельзя было обнаружить каких-либо признаков сопротивления. Соня была спокойна.

— Ну, я вниз. Снесу вещи, — сказала мама, и дверь из квартиры наконец открылась.

Мама с чемоданами загрузилась в лифт и стала спускаться вниз. Соня осталась вместе с бабушкой, она стояла возле лифта, когда бабушка вдруг испугалась, что все-таки забыла перекрыть газ на кухне. Газ — это очень важно, и она пошла в квартиру, уверенная, что все уже в порядке, что Соня смирилась и дальнейшее сопротивление уже подавлено в зародыше. Когда буквально через две минуты бабушка вышла на площадку снова, Сони уже не было.

— Что случилось? — спросила мама, когда бабушка, разъяренная и красная, выскочила из дома и принялась судорожно бегать по двору.

— Она вышла. Ты ее видела? Она только что вышла!

— Нет, не видела! — растерянно проговорила мама и побледнела.

Таксист, к сожалению, не смог припарковаться прямо у подъезда их дома, движение там было перекрыто, стояли ворота с замком. Ему пришлось отъехать немного дальше по Леонтьевскому переулку и остановиться неподалеку от детской площадки. Всего десять метров, не больше, но между машиной и подъездом имелись деревья с еще не до конца почему-то опавшими листьями. За этими обрывками желтых листьев Соня вполне могла проскочить и убежать на улицу, в арку и дальше, на Тверскую, разрушая все планы семьи.

— Она не могла далеко уйти! — крикнула бабушка, и обе они вместе дружно и очень по-семейному рванули на Тверскую. Поиски их не увенчались успехом. Потом они вернулись домой, поддавшись странному импульсу, предположив, что Соня может быть где-то дома, в квартире. Они обыскали все комнаты, заглянули во все шкафы. Даже осмотрели коммуникационный щиток в туалете, хотя шансов даже для худенькой Сони поместиться между трубами стояка не было. Сони не оказалось ни под диваном, ни за занавесками, ни в кухонных ящиках для ножей и вилок.

— Вот дрянь! — воскликнула бабушка.

Присев на краешек пуфика в прихожей, она закрыла лицо морщинистыми ладонями. У нее возникло стойкое дежавю — она вспомнила, как бегала по всему городу в поисках паспорта, найти который у нее не было никаких шансов. Вспомнила и безмятежные глаза Сони, которая на эти поиски смотрела спокойно и без малейших признаков волнения или стыда.

— Может, в милицию? — Алена нарушила тишину, на лице ее была полнейшая растерянность, и она смотрела теперь на бабушку как на последнюю инстанцию, на человека, от которого готова и даже жаждет получать приказы.

— Милиция? Ха! Твоя доченька и глазом не моргнет при виде милиции. Не удивлюсь, если она тут же заявит, что мы принуждаем ее силой покинуть пределы любимой родины. Или обвинит тебя в чем-нибудь.

— В чем меня обвинять?! — удивилась невестка.

Бабушка усмехнулась:

— Откуда ж я знаю? Это же твоя дочь. В военных преступлениях. В расхищении социалистической собственности. Она способна на что угодно.

— Она не такая! Она… она хорошая девочка. Просто она влюблена в этого музыканта, вот и дурит.